Геннадий ХРИСТЕНКО

    И засекал по часам... Это я загнул, конечно, ничего я по ним не понимал. Просто считал про себя: сперва до десяти, потом - до двадцати. Точно не помню, умел ли я тогда считать до двадцати? Или просто загибал пальцы? В общем, в любом случае, думаю, что дольше минуты я вытерпеть не мог... Позже, кстати, нырял под воду на гораздо большее время многих пацанов со двора. Да... Почему-то смерть мне представлялась именно так - главное не дышать и лежать смирно. (Изображает...)

    Жутко, навзрыд, плакал однажды ночью, что не могу все это выполнить; если лежать неподвижно немного и получалось, а чтоб без воздуха, не дышать... Родителей перепугал своим ревом до смерти. А когда рассказал, почему лил слезы... Напугал до смерти по причине смерти...
    Не уверен, но есть какое-то утверждение, что, мол, когда человек узнает, что смертен - он и становится смертным. То есть программируется на смерть. Весь вопрос - когда? Гамлет отдыхает...
    И чем старше становишься и больше узнаешь об этом, тем интенсивнее ищешь способы оттянуть первое - оно же и последнее - свидание с ней. А еще пытаешься разработать сценарий этой встречи - чтоб красиво и всем запомнилось. (Разыгрывает клоунаду...)

    Ерундой всякой занимаешься на самом деле. Разве можно это предвидеть, то есть ее. Тем более обставить, как хочется...
    Анекдот вспомнил на эту тему:
     «Звонок. Мужик открывает дверь. На пороге что-то невообразимое, одетое как светофор, во все разное и яркое. Он:
        - Ты кто?
    Она:
        - Твоя смерть.
    Он:
        - Какая нелепая смерть".
    Вот-вот, народ зря говорить, не станет... Еще вспомнил подходящее:
     «И как взятая на мушку птица, пролетаешь,
    И не знаешь, и не знаешь, и не знаешь...»
    Готовься, не готовься, шансов срежиссировать этот спектакль по собственному желанию - ноль целых, хрен десятых. А все равно пытаешься. Каждый день. И чем ближе, тем больше тратишь на это время. Завидую, если у кого-то не так. Но это ж какая воля должна быть? С другой стороны слабонервным проще - наложил на себя руки и привет. И приготовиться можно заранее. Но мы то крепче, если пока еще здесь. В очередь никто не торопится встать по собственной воле. А?
    Да, похоже, что все мы ребята упорные, про себя думаем, как об исключении из правил, а главное - верим в это. Что, собственно, не так и плохо. «Вся жизнь - борьба!» Сказано, между прочим, не дураком. А по большому счету, почти каждый борется за попытку - на самом деле, не существующую - отхватить себе дополнительных мгновений. И воплощение этой навязчивой идеи становится смыслом всей жизни. Главное, способов, якобы действенных, навыдумывали миллион. Есть такие умники. А зверь, как известно, всегда на ловца бежит. Самый веселый - здоровый образ жизни. Только все здоровье уходит на добывание средств, чтобы оплатить этот самый способ... Экологически чистые продукты, занятия спортом, умение избегать волнения и прочая ерунда. Только где можно вырастить эти продукты, если уже все насквозь отравлено? Со спортом тоже не все так просто. Сейчас считается, что излишние нагрузки также вредны, как и полное пренебрежение ими. А про стрессы, когда сама жизнь, начиная с самого рождения, не проходящий сплошной стресс, и говорить не хочется... Полоса препятствий. И чем дальше, тем расстояние между барьерами все меньше, а сами они раз от раза все выше. Возле одного из них и останешься, в конце концов, так и не сумев перелезть.
    Это только в сказках живая-мертвая вода как панацея от всех несчастий.

    Есть и такая фишка, на которую многие западают. Типа, мол, великие дела обеспечат твое бессмертие в памяти потомков. Только это еще более полнейший маразм. Кто знает, что им, этим потомкам, надо? Которых, думаю, не открываю тут ни какой тайны, и вовсе скоро может не остаться. Никто не хочет выполнять свою норму. «Смертность выше рождаемости!» Кричи, не кричи об этом, толку никакого. Все, за редким исключением, занимаются только либо собой, либо сплошными разговорами, в которых, опять же, интерес проявляется только к самому себе. Не к другому. А не хватает аргументов, тогда, для разнообразия, можно и пострелять. Нет, чтоб воевать в постелях, где и в плен сдаться не грех. Всем хочется чего-нибудь эдакого. Лучшее возбуждающее средство - адреналин. Кто видел и нюхал, говорят и кровь также действует.

    Нет, братцы, я всегда был против кулачных разборок, пацифистом, так сказать, себя считал. Оказалось, до поры, до времени. Об этом позже...
    Во все этой истории меня пугала перспектива остаться одному. Только не надо путать: побыть какое-то время одному, что совершенно не скучно, и остаться одиноким, помня о смерти, разные вещи. Страшновато.
    Словословы убеждают, что к концу хорошо бы набрать побольше приятных воспоминаний. И тогда в последнюю минуту будет и что вспомнить, и чем утешиться. Насчет утешения я не очень уверен. Что это за утешение, когда тебе говорят: «Все, пора на покой». Только про покой не верится ни на грамм. Скорее всего, там придется таки попотеть за все свои здешние дела. Байки о вечной жизни меня мало убеждают. У кого-то по-другому?
    Теперь о воспоминаниях. Тоже, конечно, фифти-фифти, но идея не плохая. Почему бы и нет? О воспоминаниях можно позаботиться и самому. Иначе будет совсем... грустно. Я бы и грубее выразился.
    Есть о чем порассуждать на досуге. В этой области, между прочим, полная свобода.
    Начнем с самого начала. Кто-то в преддверии, или у порога, кому как нравится, допустим, вспоминает детство. Не смотря на то, что оно было у многих тяжелым и с деревянными игрушками. «Спасибо кому-то там за наше счастливое детство!» Мне повезло где-то больше, чем моим сверстникам - у меня был новенький велосипед в придачу ко всему остальному. С которого я, играя в войнушку, «раненный» вражеской пулей, шлепнулся об асфальт и почти год после этого провалялся в больнице. С рукой. А может, с ногой. Так, по крайней мере, решила одна врачиха, специалист в травматологии, увидев рентгеновский снимок моей конечности. Не самое лучшее воспоминание. А почему я вспомнил? Объясню. Что если на мне даже пиджак, то все равно видно, что локоть до конца не разгибается. Хоть какой костюм надень... Тем более, именно в детстве я и узнал про смерть, омрачив этим всю свою последующую жизнь.
    Отвлекся... Это когда про костюм сказал... Возникает вопрос: так по какому же принципу их - воспоминания - накапливать. Взрослея, решил, что по степени затраченных или, вернее, пережитых эмоций. Открытия, понимаю, не совершил, но дошел же самостоятельно! У меня самые сильные оказались связаны с любовями. Так я думал непростительно долго. И опять же с костюмами. (Ищет нужный...)

    Понятное дело, впервые я что-то такое почувствовал в детсаде. Пожалуй, самое невинное и чистое чувство, и абсолютно не запомнившееся, ввиду именно этого обстоятельства. Ну, а первая любовь-морковь случилась в школе. К девочке по фамилии Красса, которая была старше меня на два года. Для свиданий тогда подходящих мест кроме бесконечного стояния под окнами, чтобы родители были спокойны, да подъезда, где, не умеючи толком, пытались украдкой целоваться, не было почти никаких. Но всегда приветствовались культурные походы, например, в театр или в кино, где иногда случались полные затемнения и можно было потискать ее... ладонь. («Приглушается» свет...)

    Дыхание учащалось, лоб покрывался испариной, спина становилась мокрой. А я всегда был убежден, что в театр воспитанные люди ходят обязательно в пиджаке, так что все у меня сырело вдвойне. А то и втройне. Сейчас все намного проще, на это вообще внимания не обращают. И, собственно, правильно. Да и уединяться стало куда как проще. А то можно и у всех на глазах - никто внимания не обратит. А в те годы - либо у подъезда, поглядывая на окна, чтоб не засекли, либо среди огромного скопления людей, к которым, естественно, я особой симпатии не испытывал. Казалось, все смотрят только на вас. Короче, пока я ходил и вздыхал, не в силах придумать что-нибудь интересней, однажды, как гром среди ясного неба, узнал, что ее увел у меня из-под носа мой же дружбан, который предпочитал «клеша» сантиметров тридцать, сшитые по индивидуальному заказу, школьным пиджакам и брюкам, сидевшими, точнее висевшими мешком... Про театр вообще молчу.
    Я, в итоге, испытав первое такое переживание, научился более-менее рифмовать. (Бубнит в рифму...)

    И играть на гитаре. Не обошлось, конечно, без сантиментов, как-то: оброненная ею, а после засушенная мною веточка сирени и долго хранившаяся записка от нее с предложением остаться друзьями... Думал, что моя такая верность заставит ее одуматься. Не помогло.
    Но уже был обретен первый опыт. Который, как мне казалось, убережет меня от подобных ошибок впредь. Но для хорошего щита от всех невзгод и неприятностей одного раза оказалось не достаточно. Не получалось...
    Следующая, и я был уверен, последняя моя подружка появилась перед моими глазами в пионерском лагере. Позже выяснилось, что она специально записалась в тот же отряд, что и я. И-н-н-а. Полная противоположность Людки. И младше меня. Замечательным было и то, что она меня уже давно знала и была влюблена. Сами понимаете - Черное море, солнце, сам воздух - все располагало к лав стори. Хотя, по существу, мы были детьми. Но думали то мы иначе.
    Смена пролетела как один день. С возвращением домой все несколько изменилось. Началась школа, кружки, секции, а ездить приходилось через весь город. Все чаще, встречи откладывались до выходных. И получалось, что виделись все реже. Однажды я не позвонил, а связь была односторонней, просто не дошел до телефонной будки, а она - не забеспокоилась. На следующей неделе - то же. К концу третьей получил письмо, скорее записку со словами: «Что случилось?» А я втянулся уже в эту игру, желая узнать, чем же все кончится. Хотя скупость этих слов меня насторожила, но не так, чтобы очень. Ведь я считал себя докой в вопросах ухаживания и знал против чего девичье сердце не устоит. Но пока я копил деньги от завтраков себе на клешенные штаны - папа не сильно приветствовал молодежную моду, она познакомилась с «костюмным» парнем и я остался с пополнившимся жизненным багажом и в новых брюках... (Примеряет...)

    К встрече со Смешинкой, так я ее называл, я был уже тертым калачом. И играл в школьном ансамбле. Знал много песен про любовь, чем мог заставить биться чаще практически любое девичье сердце. (Напевает...)

    Слыл районной знаменитостью. А главное, я считал себя закаленным в боях. В том плане, что я не сильно распространялся насчет своих чувств и был скуп в их проявлении. В итоге нарвался. И не спасло даже запоздалое признание в любви. Только на время отодвинуло мелькнувшее в тот момент неизбежное расставание. Гардероб в этот раз был не при чем.
    Кроме туфель. Как раз стали входить в моду каблуки. У меня были сантиметров семь. Однажды в течение получаса оторвались оба. И я как клоун с задранными носками дошлепал до ближнего дома, перепугал всех просьбой дать молоток с гвоздями. Кое-как приколотил... Смеялись после до слез. И сейчас смешно, когда вспоминаю.
    Кстати, дочку от первой женитьбы назвал в ее честь...
    Брак был настолько ранним, что не пришлось, грубо говоря, снимать заказанный к выпускному школьному балу костюм, и, фактически, прямо в нем идти в ЗАГС. А потом и в суд разводиться. Долго оставалось ощущение, что расстаться мы успели к последним аккордам мендельсоновского марша. Пополнив багаж жуткими комплексами и новыми знаниями.
    Касались они вот чего. Товарищ моего отца, дядя Костя, делясь опытом жизни и научая меня в дальнейшем не нарываться, рассказал такую притчу.
     «Жили в одной деревне два брата. Хорошо жили, дружно. Пришло время жениться. А невест в тех краях - раз-два и обчелся. Старший брат сосватал таки себе первую красавицу-раскрасавицу, а младшему досталась не ахти какая. Да он рассудил, что с лица воду не пить, а любить должна, якобы как в благодарность, сильнее, и хлопот с ней будет меньше.
    Поделили братья наследство, да стали жить своими домами в разных концах. Лавчонки, какие никакие у дороги пооткрывали, приторговывать начали. Там дети пошли, хлопоты; виделись уже реже.
    Собрался как-то младший с семьей к старшему в гости зайти, весточку с проезжими послал. Подошло время. Запряг лошадь, погрузились, поехали. Оно вроде не далеко, но за то с шиком. Подъезжают, а он ничего понять не может. Вроде все прежним осталось, да как-то посолиднело. А уж когда в дом вошли, все сомнения отпали в раз - зажил брат богаче.
    После застолья, оставив жен да детей, пошли мужики перекурить сытный ужин. Тут младший брат и не выдержал. «Скажи, - говорит, - как это тебе удалось так развернуться? По нашей сторонке особо не разгуляешься. Да и ездят меж нами одни и те же люди. Если ты их встречаешь, то я провожаю, и наоборот".

    Замялся старшой, да, подумав, и рассказал, откуда на него удача такая свалилась.
     «Повадился к нам купчик один, правда, все больше вокруг жены увивался. А моя внимания ему никакого. Раз приехал, второй, а на третий подходит ко мне жена и говорит: «Обещал сотенной одарить, если с ним ночь проведу. А я ему в ответ, что мужу до гроба верна буду».
    Посмеялись, да и забылось вскоре. Долго того ухажера не было, и вдруг опять объявился. Покрутился и уехал. А жена после: приставал, мол, сулил пятьсот рублей дать, если соглашусь. На том и разошлись.
    Неделя после этого разговора прошла. Мастерю в доме что-то по хозяйству, и вдруг жена вбегает, не в себе словно, и прямо с порога выпаливает: «Тысячу платит, если с ним хоть на часок в сарае запрусь». А сама не говорит будто, а разрешения просит.
    Я тут и призадумался. Дом ремонта требует, лавку поднять на полную денег не хватает, детям гостинцев забыл, когда покупал, да и голубу мою давно не баловал ничем... Дал ей свое согласие. Только условие поставил: чтобы он после этого дорогу сюда забыл.
    Пока она в сарае была, места себе найти не мог. А как только время вышло, вернулась она, обняла, поплакала на груди, а потом сверток мне с деньгами протянула.
    Первое время смотреть друг на дружку не могли, стыдно было. А потом ушло все. Как снегом замело. «Вот откуда богатство мое взялось», - закончил.
    Обратно ехали молча, словно об одном думали. А как только детей уложили, и рассказал младший все про старшего. Да в конце ввернул: «Ежели б и тебя такой красотой одарило, глядь, и у нас бы все наладилось».
    Ушла жена за занавеску, чем-то там пошуршала, вернулась. Высыпала на кровать пригоршню мелочи и говорит: «Возьми! И я энтим делом тоже кой чего заработать смогла».
    Вот такая история. А мораль? Никому верить нельзя. (Достает мелочь, считает, подбрасывая вверх, не ловя...)


    Попереберав разбросанные листы.

    Но я поверил! Опять...
    И все, кто стал случайным свидетелем нашего знакомства с Рудой, тоже поверили. И позже сравнивали это с кино. Или сказкой.
    А мы встретились глазами и замерли. И всем стало все ясно и понятно. И мы это поняли. Сразу. Одновременно.
    Это и была по настоящему моя первая любовь. И с первого взгляда. И без оглядки.
    Обратите внимание, как похожи слова. Замерли... Умерли...
    Из какой щели выползла эта мразь? И все убила. Просто уничтожила. Холодно и жестоко. Откуда? За что? Как я допустил? Никогда я себя еще так не винил. И впервые перестал бояться. Мне было наплевать на нее. Я был готов к встрече с ней. Предпринял попытку приблизить наше свидание. Но она не торопилась, от души упиваясь моими страданиями... Да, про душу - это даже смешно.
    А ведь мы нисколько не сомневались, что это не на всю жизнь... И в одночасье «мы» распалось на «я» и «ты», «он» и «она», было «вместе», а превратилось в «порознь».
    Помню, как стоял перед ней на коленях и молил о прощении за всех тех дьяволов, которые встали между нами.
    И сегодня, говоря об этом, мне все кажется, что я еще продолжаю искать ответ...
    В конце концов, я уехал. Сбежал от боли, которая, правда, иногда напоминает о себе. Старая рана, не желающая затянуться полностью...
    А про костюм? Был. Но после я их покупал только готовыми.
    Хотя... Позже всплыл еще один, последний.

    Но до того как примерить его, я успел покружиться еще в одном «первом танце молодоженов». (Слышен вальс...)


    Подняв все разлетевшиеся по полу листы, пытается ровно их сложить. Некоторые пробегает глазами.

    И откуда это пристрастие к эпистолярному жанру? Писать ведь, на самом деле, можно бесконечно. Но удается ли написать, по большому счету, что-то действительно новое? (Отбросил бумаги.)
    В итоге мы имеем совершенно старый сюжет, местами затертый до дыр, где всем все заранее известно... «Уж сколько раз твердили миру...» и т. д. Ничего нового!
    Беру себя, к примеру... Казалось бы, научен давно. Нет! Каждый же раз одно и то же. (Кривляясь.) Я хотел дарить ей не только себя, но и подарить ей ее же. Выдумал себе миссию... Просто жить было слишком просто.
    И что? Что-то менялось? Совершенно! За исключением, пожалуй, мелких деталей. В жертвенном костре всегда оказываешься ты сам. Добровольно. С самой первой минуты, попадая в лабиринт новых отношений, ты, в конце концов, возвращаешься в одно и то же место. Про корыто, думаю, все знают. Только иногда этот путь длиннее, иногда короче. Вопрос времени.
    Время, время, время... Не лечит и не учит.
    Однажды появилась уверенность, что время, которое проводят влюбленные вместе, засчитывается иначе: оно не вычитается из отпущенных им лет, а, наоборот, приплюсовывается к ним. Конечно, если это настоящее чувство, а не короткие увлеченности, скрадывающие тоску одиночества, наступающего после очередного разочарования. (Переодевается...)


     (Себе.) Был у меня роман, сшил я себе костюм...
    Вот и добрался до главного...
    Нет, не получается начать все с начала, как и пробовать начинать писать жизнь по белому. С новой строки - да! Но все равно - это только продолжение.
    А тут еще откровение на меня нашло. Дошло, наконец - так точнее. Пока я продумывал и строил планы, и менял соответственно им свою жизнь, не сразу и заметил, как изменилось все. Сама жизнь изменилась. И вообще, связать свои личные неудачи с происходящим вокруг мне никогда прежде не приходило в голову, пока не случился очередной крах выстроенных, как мне казалось - идеально, мною отношений. Это возникло позже. Взаимосвязь была не очевидной, но и не могла не броситься в глаза. (Роется в бумагах...)

    Сейчас... Только что видел... Ага! Послушайте:
     «... загрустив от нахлынувших на меня чувств, я неожиданно расплакался как дитя. Лью, значит, слезы ручьем, жалею себя, горем своим упиваюсь, и вдруг слышу, снаружи стенания мои эхом отзываются. Выглянул я в окно, а там!!! - глубокий синий океан волнами весь перекатывается. Поверху хищники разные стаями ходят, резвятся, а внизу чудища морские диковинные - не счесть. Смотрю я, очам своим не верю, понять не могу, куда все подевалось? Подплывает через какое-то время ко мне одно из них и молвит: «Спасибо тебе, добрый молодец. За душевность твою, чувственность. Кабы не был ты столь плаксив и по поводу, и без оного, не видать нам в жизни раздолья подобного. Наплакал ты нам моря бескрайнего - есть теперь, где разгуляться. А все, что живо было на Земле, под водой теперячи - пировать нам не один год!» И понял я тогда, чего более всего в жизни боялся, то и выпало на мою долюшку - остался я на всем белом свете один одинешенек...» (Рвет лист.) Заставь и не вспомню, когда это написано: в начале или в конце? Метафора все моей никчемной жизни... (Ходит...)

    Словоплет... Так просто понять, что если хочешь чего-то добиться, не думай, а делай. Никогда не морочь себе и людям голову пустой болтовней. Жаль, что усвоил я это катастрофически поздно.
    Но ближе к телу!
    Итак, к определившей окончательно мою судьбу встрече, я был в очередной раз как бы женат. То есть только документы, подтверждающие сей факт, были в порядке. А все остальное... Остального просто не существовало.
    А какое было вступление... В ее магической красоте, которая так опьянила меня при первой встрече, было что-то терзающее: хрупкость в сочетании с жесткой линией подбородка, обманчивая бледность губ и изумительного разреза серые глаза, мягкий излом бровей и взгляд пантеры...
    Скольких усилий мне стоило убедить ее, что я могу быть первым и единственным в ее жизни. Хотелось семьи, детей. Стабильности!
    Как на уроках политэкономии: жить в обществе, и не быть частью этого общества - невозможно. Стабильно!
    Казалось, что крепость наших чувств, устоит перед всеми переменами вне нас, и ветрами, их принесшими. Уверенность обернулась иллюзией. Остался один только долг. (Замолкает на вздохе...)

    И вдруг...
    Есть достаточно затасканный сюжет, когда сквозь толщу многослойно укатанного черного асфальта, не понятно каким чудом пробивается зеленый лучик выжившей под ним былинки.
    Судьба подкинула мне очередную соломинку.
    Анна, Аннушка, Анюта...
    Говорить о ней для меня всегда было все равно, что говорить о Боге...
    Нам обоим было что терять, а значит, и было, за что бороться... Свой поединок она провела стремительно, но для командного зачета не хватало еще одной победы. В моей же весовой категории претендентов было больше, и все соперники оказались крепкими орешками. Бои приняли затяжной характер, растянувшись на многие годы. И все это время она ждала и верила. (Боксирует с манекеном...)

    В мое отсутствие - я говорил про долг - она впадала в тоску и никла, как цветок, которому не хватает влаги и солнечных лучей. Как собственно, наверное, происходило и в другом доме с той другой, когда я уезжал, казалось навсегда. Любовь и жалость, жалость и любовь стали неотъемлемыми моими собеседниками и... моей инквизицией. И боль занозой. Потому что мирного исхода ждать было глупо. На что я надеялся тогда? Чего медлил? Что рассосется само собой? Дороги назад не было, а идти вперед мешал страх. Вдруг, опять мимо?
    Счастье... Что оно? Мое оказалось дыханием, коротким вздохом... В ля миноре. («Вздыхает»...)

    Почему мы все время говорим? Почему я все время говорил? Без умолку? Когда нужно было кричать, рвать, неистовствовать! Что там еще? В любом случае не стоять на месте. Пытался заглушить совесть? Хотя, какая уж там совесть? Разбрасывался обещаниями и клятвами, а сам... «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от тебя...» Ни от кого не ушел, ни к кому не пришел.
    Долги наши тяжкие... Удобное слово - долг. Им легко приструнить. (Бьет по струнам...)

    Может начать казаться, что кроме как моих разборок на дорогах дел у меня больше не было. Ошибочное впечатление. Приобретая, например, себе очередной костюм, заказывая или готовым, столкнулся с новым видом отношений - предоплатой. Именно отношений; внес залог и ты уже на крючке, или те, тот, кто его получил. Тем неприятней было мое открытие, что так жили уже почти все. И давно. А что? Проплачиваешь что-то авансом - не надо понимать буквально: товар-деньги-товар - и уже появляются взаимные обязательства - моральные и, в любом случае, экономические. Как гарантия неразрывности некой взаимосвязи. Н-да... У меня была своя связь - многоканальная...

    Оказывается, что искренность в нашем мире - дефицитный продукт, за которым люди готовы стоять в очереди.
    Я свою, наконец-то, уже выстоял. И теперь могу сказать: я не хочу жить долго, я хочу жить хорошо, чувствуя дыхание счастья беспрерывно. И исчез страх смерти. Даже так - не смерти. Боюсь не-ж-и-т-ь!
    И еще - только надо напрячься - почти ничто(!) не имеет значение. А с другой стороны, все имеет, все важно - этот день, эта минута. Такие две крайности. Борьба противоположностей, так сказать. Чему нас только не учили? (Фехтует указкой с манекеном, и неожиданно начинает ей сечь все подряд. Также неожиданно замирает...)

    Ну, почему любовь не так заразна, как недоверие?
    И не то, чтоб был повод, скорее наоборот... Просто... Ерунда всякая... Мелочь...
    У нее везде валялась мелочь! Куда не глянь! Всегда и всюду!
    И она - устала. Устала собирать оборванные мною у ромашек лепестки. Устала ждать. Звать.
    А я уже не поспевал за ней. Вокруг ведь были коварные враги, надо было соблюдать осторожность и быть готовым отбить любое нападение. И пока я пробирался сквозь засады, она шаг за шагом от меня... Топ-топ. И чем дальше мы отдалялись друг от друга, тем сильнее я жаждал возмездия.
    Я сыграл не опережение. Как? Просто набрал себе вперед очков. Если это происходило в нашей с ней спальне, то сумма их удваивалась. Не говоря уже о той, которая до сих пор продолжала выглядывать меня у окна. Само собой.
    Мелочь... «А деньги? - А деньги гусары за это дело не берут». Ха-ха. Не смешно. (Вытаскивает из пачки первый попавшийся лист...)

    Так, интересно... «прости... виноват... подумай... опять «прости». М-м-м... Вот! «Хочу жить с тобой, жить общими делами, общими заботами и, пусть даже, проблемами, которые, надеюсь и верю, от твоего решения остаться со мной и быть нам вместе, не так часто будут посещать наш дом, а если такое и случится, то мы вдвоем, общими усилиями, будем от них избавляться...»
    Почитай, предложение руки и сердца...
    Но... За что боролись, на то и напоролись.
    Я то был уверен, что никогда не бывает поздно. Ан, нет. Уже все и давно решалось и делалось без меня. А главное, это касалось уже не только нас двоих. То есть было еще что-то, что влияло на наши взаимоотношения. При чем, существенно. Это было вне нас. Меня уж точно.
    И мой мир от этого того - рухнул. И как ему было устоять, если он был мною выдуман. Это были ее слова, и это было правдой.
    Но, позвольте... Кто это решил, что со мной можно так поступать? Кто дал распоряжение вмешиваться в мою, пусть и придуманную, жизнь? Нет уж, миль пардон.
    Я привык быть «самым-самым», всем нравиться, что меня считают сильным, добрым, веселым и чутким, заботливым и твердым, тонким и мужественный, изысканным и иногда даже грубым, тем-то и тем-то. Что легко могу завалить самого Джеймса Бонда, оставаясь все таким же романтичным... Потому что я - лучший. Да!
    А мне говорят, раз ты, мол, такой исключительный и умный, почему же ты такой бедный. И речь, отнюдь, не о внутреннем содержании. Попрыгай теперь, говорят, на одной ножке, а мы посмотрим, может и ничего, приспособишься как-то. Шутом у нашего стола. И она, девочка моя, среди них - этих, которые могут вторгнуться к любому, не такому, как они.
    Кто им дал такое право решать мою судьбу?
    То, что ты не первый, еще можно пережить, но то, что уже не последний...
    Думал выиграть по очкам, а меня элементарно накаутировали.
     (Стремительно подходит к столу, на котором лежат разбросанные бумаги, быстро перебирает их, откладывая некоторые листы в сторону. Берет их...)

    Наконец-то мне могло пригодиться то, что я умел делать лучше всего. Я стал писать. Нет, не просто разлюли малину всякую. Я начал писать письма, тем более что в адресатах дефицита не наблюдалось. В некоторых я требовал - жаловаться было поздно. Иногда предлагал, советовал, предупреждал. Не сидел, короче, сложа руки. Куда я только не писал. В какие только инстанции не обращался... Но все, казалось, мимо. Молчание было мне ответом.
    Молчала и моя - не знаю уж, моя ли или кого другого, из тех - любимая. Все мои попытки хоть как-то наладить все, ни к чему не приводили. Даже запоздалый развод. «Нет, нет и нет!» - только я и слышал. И, что поразило меня больше всего в ее словах, это про отсутствие уверенности в це-ле-со-об-раз-нос-ти жизни со мной! По многим причинам, при чем. (Обессиленный, садится на пол, закрыв лицо руками...)


     «Господи Милостивый, все Ты нам дал, ничего у Тебя больше не просим, но лишь одного: не сочти того, что мы имеем, излишним, оставь его нам!»

    У меня больше ничего не осталось, кроме... Да и она уже никому не была нужна. Хотя, оставалась последняя попытка проверить это...
    Заявление о самоубийстве только лишь рассмешило ее. Не напугало, а вызвало снисходительную улыбку. Она не поверила, что я способен на это. И тогда я решился. Только оставалось придумать, как это сделать, чтоб ужаснулись все, а она, прежде всего. И обязательно, что-то из «в моей смерти прошу винить...» и т. д. Пусть, мол, моя смерть останется на ее совести.
    Но как? Лежать в окровавленной ванне? Пошло и старо. Висеть с высунутым языком. Бр-р-р, жуть, какая. Глотать что-то? Пробовал уже. Может, нож в сердце? Поди, еще попади - оно и так, почти что мертвое. И все равно не хватало в этом масштаба, что ли, широты? Как-то все соло. А нужно, чтоб у всех на глазах. И она чтобы видела. Думал, может встать на подоконник и крикнуть ей в спину, уходящей: «Ты хотела этого, так получай!» И камнем вниз. Нет, не очень. Вот, если б, как в рапиде, оттолкнулся и медленно, раскинув в стороны руки, как птица, красиво и долго-долго парить, падая все ниже и ниже... И когда земля будет совсем близко, она бы, поняв, как была не права, кинулась на встречу и подхватила на руки. У-ух, аж дух захватывает, как представишь. Бах, и полетел... Красиво.

    А если не побежит и не подхватит? Шмякнешься об асфальт и в пюре.
    И однажды - эврика! Я понял, что могу сыграть им на руку. Потом же меня бы и обвинили. Не хотелось быть посмешищем. Подтвердить их слова о моей, яко бы, никчемности. Нельзя было допустить подобной безнаказанности. Если вы со мной так, то и я на тех же правах.
    Оставалось понять - кто? Ответив правильно на этот вопрос, я из мученика тогда, принеся в жертву свою жизнь, становился чуть ли не героем. Эдакий камикадзе, пошедший на грех, ради других. Это был отличный план и для моей личной вендетты. (Достает из кармана письмо в конверте, читает про себя, выразительно шевеля губами...)

    Когда я уже перестал писать, увлекшись планом мести, получил вот это. Курьер доставил, не из ящика, даже расписываться пришлось. Только как-то смотрел он на меня? Изучал, словно. Я, как этот Печкин ушел, только тогда и понял, откуда это письмо мне доставили. (Откашлялся...)


     «Уважаемый...» - это мне. Гм! «Мы выражаем Вам - «Вам» с большой буквы - искреннюю благодарность за Ваш - опять с большой - своевременный сигнал о творящихся у нас беззакониях. Вдвойне приятно, что Вас также не оставляет равнодушным положение дел, сложившееся в настоящее время. Но смеем Вас заверить, что и мы не сидели, сложа руки. Не бездействовали. А Ваше послание лишний раз подтвердило правильность сделанных нами выводов по существующей проблеме. Пока, существующей. Но не далек тот час, когда мы нанесем свой сокрушительный удар в самое сердце причины наших бед. И помощь Ваша нам обязательно потребуется, потому что великие дела творятся исключительно великими людьми, коим Вы, без сомнения, являетесь. И как говорили наши такие же великие предки: «Наше дело правое, мы победим!» И подпись. И печать с двухголовым, как положено. (Прячет...)

    Я по первой про дела свои забыл, все читал и перечитывал; уже наизусть помню - просто хотелось показать. Готовиться стал, ждать сигнала. Не до себя уж. Думал, если и там знают, значит скоро - может даже и завтра. Максимум, послезавтра. С любимой встречался специально, чтоб похвастаться, что появилось у меня настоящее дело и она за мной теперь, как за каменной стеной. Что при такой поддержке нам сам черт не страшен. Жить и радоваться...
    Только пока я пытался убедить ее в этом, и что на меня можно положиться - доказательства на лицо - прошло этих завтра и послезавтра столько... А сигнала все не поступало. Да и она мне не верила. С самой первой минуты.
    И однажды я осознал, кто мой истинный враг. И моментально успокоился. Я уже твердо знал, кто за все должен был ответить...
    Моя настоящая миссия заключалась в том, чтобы... (Подходит к доске, разворачивает ее от зрителей, что-то крупно выводит. Стирает рукой, снова пишет. Отряхнув ладони, отходит, проверяя свою работу. Глядя уже в зал, разворачивает доску, что уже можно прочесть на ней...)

    А, главное, мое дело от этого только выигрывало. Во-первых, это верная смерть; во-вторых, прилюдно; в-третьих, никто не станет после этого считать, что причина была так банальна - несчастная любовь!
    Оставалось решить два вопроса - как и когда. И, в конце концов - истину говорю, удача повернулась ко мне лицом. Только надо было потерпеть, а этому я научился за последнее время.
    Сейчас любят хождение в народ, так сказать, для поднятия своего рейтинга среди избирателей. Особенно это оказывается плодотворным в не самые легкие для большинства времена. Против большинства не попрешь, когда оно против тебя. Только подход найти. Лучше всего прилюдно покаяться. У нас же как? Сперва поругают для острастки, а потом все равно простят. Главное дать выпустить вовремя пар. И опять любить начнут. То есть с «когда», стало проще. Только не пропустить.
    Теперь - как? С этим оказалось еще проще, были б деньги. Тем более они там ни к чему, скупиться не стоит... Фейерверк будет что надо.


    Цифры на часах шумно перескакивает, показывая время 00:00.


    Умерла моя надежда и скончалася любовь.


    Достает из футляра сверток, а в него убирает гитару, все бумаги. Разворачивает пакет, достает светлый летний костюм, переодевается.


    В этом костюме я и бегал на свои последние первые свидания. Теперь вот... Такая моя история - история о жажде жизни и любви.


    Уходит, не прощаясь, но затем возвращается. Положив футляр на стол, идет к рампе и собирает листы. Просматривает их.

    Никто ничего не записал. Кому я все это рассказывал? Зачем? Запомнил ли кто-то хоть что-нибудь? Расскажите другим. Пусть знают! И живите счастливо. Теперь все будет по другому. Я обещаю.
    Ну, увидимся...