И. Лисанова

         Человек с ушами

    Мишка рисовал волка. Это был всегда один и тот же волк. Даже не волк, а тень волка, его силуэт. Волк сидел на холме, вытянувшись, запрокинув голову. Судя по всему, он выл.
    В интернат Мишка ходить избегал. Учителя ставили ему двойки. Сверстников он сторонился. Утром мать, Ольга, шла на работу, она работала методистом в лыкошинском Доме культуры. Они выходили из дому вместе, а потом Мишка возвращался.
    Когда Мишке исполнилось восемь, Ольга принесла с чердака пожелтевшие журналы.

        - Я тут подумала, - сказала она. - Я хочу прочитать тебе один рассказ. Знаешь, кто его написал?...
    Она читала, Мишка смотрел в окно. Проезжал поезд, посуда на сушилке звенела, и пустой стакан из-под молока сдвигался к краю стола.
        - Ну как, Михал Олегыч, понял что-нибудь?
        - Понял.
        - Это ведь твой папа написал. Сказал: вырастет сын, пусть читает. Тут в каждом номере его рассказы. Будешь читать?
        - Буду.
    Прошел месяц, журналы лежали на письменном столе аккуратной пыльной стопкой. Ольга унесла их обратно на чердак.
    Ольга была болтушкой. Она жаловалась, что в Лыкошино не с кем поговорить. Все друзья остались в Новгороде: Ольга жила там со студенческих времен. Умерла мать, и дом в Лыкошино пустовал. Ольга мечтала дом продать, для этого она сюда и вернулась. Но шел год за годом, а покупателя все не находилось.
    Мишка учился уже в пятом классе. Как-то в марте, в субботу, Ольга устроила генеральную уборку. Мишка помогал вытряхивать половики. Он сам плел эти половики из старых одеж: рвал на тонкие полоски и сплетал хитрым способом, который изобрел как-то, засыпая.
        - Ирина сама неряха, - поучала Ольга. - У нее в одном ящике и колготки, и бутерброды, и все что пожелаешь. А у Аленки аллергия. В больших городах у всех детей аллергия. На пыль, на цветы, на шерсть. И очень много левшей в больших городах.
        - Я тоже левша, - сказал Мишка.
        - Левша! Когда это ты стал левшой? Всегда был правша, а тут - скажите пожалуйста!
        - Я умею писать левой рукой, смотри! - Мишка достал тетрадки. Некоторые предложения были написаны левой рукой: в обратную сторону.
        - За этим ты зеркальце мое стащил? Стой, а что-что у тебя там, на предыдущей странице?
        - Где?
        - Где?! Снова два! И с вожжами!
        - Надо же учительнице как-то развлекаться.
        - Покажи!
        - Отстань.
        - Нет уж ты покажи! За что двойка-то опять?
        - Дура.
        - Как разговариваешь с матерью...
        - Ничего больше не скажу. Аленка твоя истеричка.
    Мишка молчал. Ему легко молчалось: он был молчун.

    В понедельник Ольга взяла Мишку за рукав и отвела в интернат. Они шли молча. Началась оттепель, дороги развезло. Они шлепали по грязи, и Ольга крепко держала Мишку за рукав. Они шли по высокому берегу реки мимо елей и лиственниц, мимо разрушенной церкви со сквозным крестом в алтарной стене. Церковь была красного кирпича, а лиственницы еще пушились, желтые с прошлой осени, и под серым небом казалось, они освещаются невидимым солнцем. На реке толпились льдины в пенной воде. Сквозь деревья замелькали панели двухэтажек. Мишка ловко вывернулся и пошел один. Он шел быстро, Ольга за ним не поспевала. Она была грузной женщиной. Наконец она остановилась и сказала примирительно:
        - Дальше сам дуй. А после уроков сразу домой, договорились? Электричка приезжает в четыре. В шестнадцать двадцать две.

    После уроков Мишка пошел на реку. Разводил костер, но ветки были мокры. Тогда Мишка нашел длинную палку и стал подгонять льдины. Он вышел почти на середину речки: стоял на ледяном мысе и торопил, и крошил лед. По берегу шли два мужика, они посмотрели на Мишку и ничего не сказали.
    И вдруг Мишка заметил, что берег медленно плывет. Льдина откололась. Мишка подошел к ее прибрежному краю и смотрел на черную полоску воды. Полоска была небольшая, шириной с ладонь. Она тихо расходилась. Льдина стукнулась о берег, оттолкнулась, и полоска выросла на полшага. Мишка отошел на середину. Высокий берег тихо качался и полз мимо. Мимо выцветших этикеток, спичечных коробков, кротовой норы, мимо старых ветел, пятен снега и проталин, проплывала бурая церковь, сидящая на берегу, и лиственницы, в небе кружила галка. Льдина сталкивалась с крупными льдинами, а мелкие льдины наплывали на нее. Льдина тихо поворачивалась. Мишка представил весь путь до Волги, начинавшейся в местных болотах, и до Каспийского моря. Речка здесь больше походит на быстрый ручей. Камыш по берегам не растет, и утки не водятся.

    К станции подходил поезд; он дал свисток и прошел, замедляя ход. Льдина плыла все быстрее, качалась, глухо стукалась, крошились ее края. Мишка палкой стал торопить льдину вперед.
    Впереди образовался затор: крупные льдины нерешительно поворачивались вокруг ледяного мыса, мелкие бились, ныряли, некоторым удавалось быстро проскочить. Мишка правил: он намеревался обойти мыс, не приближаясь вплотную. Льдина ведь может расколоться в этой суете. Льдина плохо слушалась: палка бестолково месила воду и острые крошки льда. Вот ему удалось пройти самое узкое место; мыс уходил назад.
        - Эй, парень! Отойди от края! Эй!
    По косогору вниз бежал человек. Мишка заторопился.
        - Слышишь, подлец, отойди от края!

    Человек выбежал на лед. Мишка проплывал, льдина набирала скорость. Она попала на стрежень. Мишка смотрел, как человек бежит, размахивая руками. Человек остановился: лед кончился. Человек повернул обратно на берег. Льдине не нужно было помогать, она быстро спускалась вниз, к месту, где река огибает холм. Человек нагонял его, потом пошел в обгон, на перехват. Впереди снова столпились льдины: на повороте река почти не растаяла. Там-то и ждал человек.
        - Правь! - крикнул он. - Можешь править? Правь! Я тебе ноги пообрываю! Какого черта на реку полез? Эй, парень!

    Мишка стоял и смотрел. Льдина не хотела плыть дальше. Она решила таять здесь, в лыкошинских водах.
    Мишка стал продвигать льдину к берегу, тыкаясь палкой в спины небольших льдин. До берега оставалось метра два воды.
        - Испугался? - ласково спросил мужик. На нем был тулуп и резиновые сапоги, и уши у шапки завязаны над головой. Мужик поймал конец палки и подтягивал Мишку к берегу.
    Когда они добрались до поселка, было уже темно. На улице Ленина горело два фонаря. Из труб поднимались дымы. Лаяли собаки.

    На кухне за столом сидела девочка лет семи в вязаном синем свитере и таких же колготах. Она рисовала и пила клюквенный морс из стакана. Мишка снял у печки сапоги и прошел в комнату, молча. Он сел за свой стол, включил лампу. Он не собирался делать уроки, но раскрыл тетрадку и учебник математики. Посередине. На него смотрели примеры с умножением.
    Девочка странно хрюкнула из кухни. Видимо, подавилась клюквенным морсом.
    Мишка написал:
    "Как я плавал на льдине". Рассказ.
    Девочка посидела-посидела и закашляла. Потом опять замолчала.
    "Сегодня я плавал на льдине", - написал Мишка. Зачеркнул и снова написал: "Сегодня я плавал на льдине".
        - Знаешь, что, - сказала девочка, - я буду слушать пластинки.
    Миша замер.
        - А ты? У вас, твоя мама говорила, что у вас есть проигрыватель.
        - Врет она.
    Девочка встала и затопала в комнату. Мишка перевернул лист.
        - Тебя Миша зовут? А меня Аленка.
        - Мать где?
        - Они все ушли репетировать.
        - Чего?
        - Да. Ваня играет Моцарта, а Семен Семеныч - Сальери. А моя мама режиссер. Я тоже буду режиссером.
    Мишка стал переписывать пример из учебника. Аленка следила за ним, потом ушла на кухню. Мишка перевернул лист обратно и прочитал уже написанное. Он думал.
        - Ага! - закричала Аленка. - Вижу! Ты ушами хлопаешь!
        - Чего-о? Ща как дам!
        - Да! Сидит и ушами шевелит! А знаешь? - Она опять затопала к Мишке и встала в дверном проеме. - Жил-был человек, у которого не было глаз и ушей. Жил-был рыжий человек, и у него не было глаз и ушей. И носа у него не было, и рта... у него не было, и волос у него не было, так что рыжим его называли условно.
        - Истеричка.

    Аленка обиделась. Вернулась снова на свой стул и засопела. Прошел час, родители не возвращались. Мишка писал. Но в рассказе все ничего не происходило. Между тем льдина вошла в теплые воды, она почти совсем растаяла, и надо было что-то предпринимать.
    Аленка опять стояла в дверном проеме. Она заклацала зубами.
        - Холодно, - сказала она. И снова заклацала зубами.
        - Я говорю, холодно. Замерза-юю! - весело завопила она.
    Мишка прошел к печке. Пошевелил угли. Они просвечивали сквозь пепел. Он подбросил несколько щепок и небольшое полено. Приоткрыл дымоход. Поставил разогреваться чайник, и тот сразу затарахтел.
        - Почему ты не хочешь слушать пластинки? Тетя Оля сказала, что у вас есть проигрыватель. Он на чердаке.
        - Вот и иди на чердак.
        - Я же девочка! А я и так знаю пластинки. Наизусть. Дома я всегда слушаю пластинки, пока мама на работе. Я знаю северные сказки. "У нас, на севере, мОрОзы-тО крепкО живут. Ину зиму двести градусОв. Да и на триста живут. Вот на моёй памЯти дОхОдили до пЯтисот." Рассказывать?
    И Аленка рассказала. Она заучила пластинку наизусть. Потом они пили морс, и Мишка смотрел Аленкины рисунки. Принцессы да собаки.
        - Хочу собаку, - поведала Аленка. - Хочу гуся! Сначала я хотела лошадку, только настоящую, чтобы она и ночью тоже снилась.

    Теперь Мишка был вынужден ходить в интернат каждый день. Вместе с Аленкой. Выпал новый снег. Ольга писала стихи и печатала их на машинке. Она и раньше писала стихи, но теперь она писала не просто так, а с посвящением.
    Мишка ходил на спектакль. Их повели на спектакль всем интернатом. Аленка была в центре внимания. Она знала пьесу наизусть и прочитала ее своему новому классу еще по дороге. В зале уже сидели лыкошинские старики. Никто не снимал пальто, было очень холодно. Мишка увидел Ольгу в первом ряду. Ольга что-то рассказывала беспокойной жене Семен Семеныча, а сама просматривала толпу, но Мишку не находила. Мишка прятался за спины. Между рядами прогуливался с фотоаппаратом Юрка Белов, редактор местной газеты. Он осмотрел пустую сцену, осмотрел стены, будто пришел в Дом культуры впервые. Некоторые старики заговаривали с ним, и он кивал головой. Мишка следил за Беловым, пока не выключили свет.

    После спектакля Белов взобрался на сцену. Он поцеловал Ирину в щеку и пожал руки остальным. Дали свет, старики расходились. Интернатских строили в ряды - тех, кто живет в интернате и тех, кто живет в поселке. Мишке улизнуть не удалось. По сцене ходили мужики с проводами, бегала жена Семен Семеныча с чашкой, Ирина стояла у кулис в небольшом кольце зрителей. Мишка видел, как Аленка протолкнулась к маме и обняла ее за ноги. Ирина жестикулировала и время от времени гладила Аленку по голове.
    На улице поселковых пересчитали и Светлана Андреевна, русичка, задала на выходные сочинение: "Поход в театр".
    На следующий день Ирина уехала со своими артистами "на гастроли" в Тверь, потом в какой-то санаторий, потом в тюрьму.
    В воскресенье у Аленки поднялась температура. Она лежала на диване в комнате и болтала.
        - ...Продавщица вынула изо рта маленький молоточек и сказала: семь идет после восьми, в том случае, когда восемь идет после семи...
    Мишка сидел за столом, незаметно заткнув уши, но Аленку все равно было слышно. Мишка не выдержал. Он встал и крикнул зло:
        - Ты не можешь заткнуться, а?
    Аленка скуксилась. Она собиралась зареветь и чего-то ждала.
        - Только попробуй зареветь! Ща как дам!
    Аленка заревела. Ольга ушла колоть дрова, уже давно. Она могла войти в любую минуту. Мишка походил по комнате, сел на диван. Аленка спряталась под одеяло и заревела еще горше и жалобней.
        - Слышь... Ты, истеричка! Хва уже реветь. Нытик.
    Он встал и опять заходил по комнате. Он увидел Аленкины фломастеры на подоконнике. Положил их на диван.
        - Эй! Рисовать будешь?
    Аленка затихла.
        - На фломастеры. Рисуй.
        - У меня альбома не-ет, - заревела Аленка.
        - Вот листок. На, из тетрадки вырываю.
        - Не хочу из тетрадки, хочу альбо-ом.
        - Бери пока дают, а то схлопочешь!
        - У-у-у!
    Мишка начал рыться в столе. Вырвал из стола ящики и вывалил бумаги на пол.
        - Вот лист, на котором мама печатает... На.
        - А тетя Оля заругается.
        - Не заругается.
        - Да-а, заругается.
        - Ты что, видела, как она ругается?
        - Да-а.
        - Врешь!
        - Не-ет!
        - Да у нее куча этих листов!
        - Заругается, заругается, заругается, заругается...
    Мишка искал альбом. Он нашел свой старый альбом, в нем еще оставались чистые листы.
        - Ну. Смотри.
    Аленка высунула голову. Она обиженно взяла альбом.
        - Тут уже все изрисовано, - сказала она.
        - Посмотри в конце! Вот же листы! Вот! Вот!
        - А это что за собачка?
        - Это волк.
        - А почему он такой...
        - Какой такой?!
        - Можно, я его разукрашу? Фломастерами?
        - Да делай что хочешь, только отстань.
    Аленка разукрашивала. Но она не могла разукрашивать молча.
        - Ушки будут фиолетовые. А глазки и носик черные. А грудку мы тебе нарисуем тоже фиолетовую, и хвост.
    Мишка повернулся раздраженно и смотрел на Аленку. Он посмотрел на своего волка, потом опять на нее. Аленка почесала в голове. Мишка отвернулся.

    Утром в понедельник они опаздывали. Ольга заплетала Аленке косички.
        - Ой, - сказала Ольга.
        - Что? - Аленка оживилась.
        - Нет-нет, ничего. - Ольга посмотрела на Мишку. Мишка мрачно пил молоко.
        - У тебя голова не болит? Нет температуры? - спросила Ольга.
        - Болит, - хитро сказала Аленка.
        - Ну вот что, - сказала Ольга. - Сегодня на учебу не пойдете.
        - Как это не пойдем? - спросила Аленка. Она была расстроена. - А мы с Мариной договаривались... что я ей принесу книжку одну. Ну ладно, что тут поделаешь. Ничего не поделаешь. Ничего не попишешь, раз температура.
        - Миш, иди-ка сюда, - Ольга встала посреди кухни, под лампочкой. Она держала в руке расческу и ждала. Мишка нехотя встал.
        - Ну чего.
    Ольга вдруг схватила Мишкину голову и начала искать.
        - Чего, чего дергаешь?
        - А того. Вы у меня завшивели, вот чего.
        - Как это? - спросила Аленка.
        - Так это. Вши.
    Аленка захныкала.
        - Это значит, и завтра не пойдем. И послезавтра, - сказал Мишка.
        - Ничего. Нагоните. Будете дома уроки делать.
    Ольга сходила на работу и принесла керосин. Она обработала сначала Аленкину голову, потом Мишкину, потом свою. Потом они сидели с пакетами на головах на кухне и читали вслух "Мцыри". За окном кружились снежинки, в Лыкошино вернулась зима.

    Ира дочь не узнала. Аленку коротко остригли. Аленка смотрела ежом. Аленка молчала.
        - Завтра поедем домой, - сказала Ира, перебирая пальцами новые Аленкины волосы.
        - Что ты нарисовала, пока меня не было?
    Аленка молчала и смотрела.
        - Да что с тобой? Тебя что, кто-то обидел?
        - Нет.
        - Приедем домой и будем слушать пластинки. Дома бабушка... Ну ничего, новые отрастут. Еще лучше. Меня в детстве, например, все время брили под машинку, чтобы волосы гуще росли. Все меня за мальчишку принимали. Будешь мне косы заплетать. Будешь?
        - Да.
        - Ну вот, видишь... А что у вас в школе?
    Ольга разливала чай. На кухне сидела вся труппа: Ваня, Семен Семеныч с женой и Гриша. Мишка медленно ел печенье. Ольга кашлянула.
        - Представляешь, Ирин, ты только Аленку не ругай. Это моя вина.
        - Какая вина?
        - Да дело в том, что... В общем, двойку Аленка получила.
        - Двойку? Да это же просто замечательно! Первая двойка! Нет, это надо отметить! Гриш... Ты сбегай в магазин. У вас тут есть гранатовый сок?
        - Гранатовый сок? - Ольга растерялась.
        - Ну да, гранатовый сок. Знаешь, в таких банках... трехлитровых?
        - У нас там томатный, ну, если только "Буратино", или "Колокольчик" еще.
        - Гриш, соорентируешься. По ситуации.
        - В тюрьме выступали. У них там бунт. Из-за подсолнечного масла. Зэки взбунтовались, а эти, начальство, тут решили зеков повеселить. Выхожу я на сцену, несколько слов сказать, лучше бы Ваню послала, честное слово...

    Мишка сидел у печки на корточках, шевелил угли. Аленка мыла посуду и рассуждала:
        - Хочешь идти в лесорубы - иди в лесорубы. Не хочешь идти в лесорубы - не иди в лесорубы. Дело хозяйское. Хочешь в железнодорожники - пожалуйста.
        - А ты?
        - Нет, ну если хочешь?! Иди, конечно.
        - А ты?
        - А я хочу с мамой в Москву. Хочу гуся. Ты, кстати, тоже хотел в Москву. Передумал?
        - Когда это было! И что ты там будешь делать, в Москве?
        - Как что? В театр ходить.
        - А я хочу жизнь узнать.
        - Я тоже хочу.
        - В Москве ты жизни не узнаешь.
        - Как это?
        - Буду жить в лесу.
        - Ты хотел вроде стать писателем.
        - Это мама моя хотела.
        - А чего твой папка пишет?
        - У него одни бабы на уме.
        - Это вовсе еще ничего не значит.
        - Нам пора, - сказал Мишка. - Уже девять часов.
        - Сейчас домою.
        - Мне-то что. Ты завтра уезжаешь, не я. Я-то тут живу.
    Они оделись и пошли за станцию, по железнодорожным путям. Мишка лег на рельсы и стал слушать. Аленка притоптывала на месте.
        - Пойдем, - сказал Мишка.
    Снег все кружил. Они шли молча. Аленка остановилась.
        - Стой! Вроде едет.
        - Пошли.
        - Нет, правда.
    Мишка снова лег и стал слушать. Вдалеке вспыхнули огни: поезд выполз из леса.
        - Едет! Едет! Да чего ты там слушаешь?
    Мишка схватил ее за руку и побежал. Аленка отставала, а он тянул и тянул вперед. Их длинные тени бежали впереди, укорачиваясь. Мишка отпрыгнул в сторону и толкнул ее, она упала в сугроб. Она смеялась.
        - Дура! Заготавливай, заготавливай, лепи!

    Он лепил снежки и складывал их в ряд. Аленка тоже стала лепить.
    Поезд, громыхая, замедлял ход. Он подъезжал к Лыкошино. Поворачивая, он изогнулся горящим змеем. Мишка прицелился и бросил первый снежок. Аленка тоже. Они бросали снежки сосредоточено, метили в окна. В окнах мелькали лица, пассажиры высматривали в темноте. На верхних полках белели матрасы. Другие окна были зашторены. Аленка считала вагоны.
    Поезд закончился. От дал свисток. Грохот затих.
    Они возвращались не торопясь. Снег хрустел под ногами. Небо было черно, а земля бела. В деревне лаяли собаки.

    8.05.2003