Птичий рынок.
(Из цикла "Под контролем")

    А зимние ботиночки, сыночка, нужно убирать в шкапчик и присыпать нафталином", и пусть кто-нибудь попробует объяснить кому принадлежит фраза и что она означает. Завис над заварочным чайником и размышляю: бросать в чай гвоздику или нет? И то ли забыл, то ли передумал, но когда налил в чашку и сделал первый глоток, то несколько удивился, что в напитке отсутствуют вкус и аромат гвоздики. "А зимние ботиночки, сыночка, нужно убирать в шкапчик и присыпать нафталином". Вот так вот: про пряность забыл, а каждое слово этого идиотского высказывания, и скорость, и интонацию, и голос как сейчас помню и словно бы магнитофонную ленту гоняю назад-вперёд и тупо расшифровываю. Рядом никого. Ни мамы, ни папы, ни чревовещательного животного, ни говорящего попугая. Окна, двери закрыты. Радио или телевизора, откуда мог бы выпорхнуть подобный совет, тоже нет и в детстве, уверен, ни мать, ни бабушка ничего такого не говорили. Вернёмся к началу. Я засыпал в обычный фаянсовый чайник заварки, залил кипятком, взял в руку пакетик с гвоздикой (в другой руке крышка от чайника), и в этот ответственный момент - бу-бух:
        - А зимние ботиночки, сыночка...

     Далее, минут пять, провал. Налицо слуховая галлюцинация. Ладно, думаю, допился. Ещё одно похмелье... Тебе больше ни грамма нельзя. Обидно только, что в подсознании лежит такой хлам. Можно, разумеется, походя, не заметив, где-нибудь и в магазине, и в транспорте подцепить нечто подобное, но, право, обидно, что именно когда человек в тревоге, в раздрызге, в полном дауне, тогда-то и всплывает биологически бестолковая муть.
"Лапочка, сладенький, как ты больше хочешь: в пипку, в попочку, или в ротик?"

    Боже, это ужасно, ужасно. В принципе я не против эротических видений, сексуальных фантазий и всякого такого, но неужели это во мне, и в такой форме? Явно, что не в кондитерской и не в метро; не ведаю кому принадлежит голос (у меня память на голоса), а таким количеством уменьшительно-ласкательных суффиксов я никогда не пользуюсь. Ни в жизни, ни в прозе. Ни в пипку, ни в ротик, и вообще не мой лексикон. И мечтания не мои! Так-так. Я озабоченный, я маньяк. я могу совершить в самой извращённой форме преступление и совершенно этого не заметить. Чушь. Не обращай внимания. Не исследуй. У тебя есть банка сгущёнки, разведи её и пей, поправляйся сейчас, массу примеров найду и в литературе, и речь не о вечных вопросах, таких, например, как смерть или пресловутая несчастная любовь, а о более конкретных, сюжетных, скажем так - речь о кухонно-бытовых заимствованиях. Вплоть до ложки соли или стакана воды. А как у иного мастера "долгими зимними вечерами" играют - загляденье, ах, пальчики оближешь, так сверкает, что дальше читать не хочется, и - ни с того, ни с сего - будто радио в соседней комнате:
        - Как наглядно показывает всё современное искусство, образы ненормальности, безумия, нравственного разложения живописать куда легче, нежели здоровье и духовную красоту. Вы со мной согласны?
Включается некий собеседник (как мне почему-то кажется - гость программы):
        - Да-да, разумеется. Тухлое мясо пахнет всегда ярче.
        - Вы хотите сказать: воняет.
        - Ну-у, знаете ли, это вопрос вкуса, вопрос, так сказать, личного эстетического выбора. Если таковой есть.
Вкус или выбор? Тишина. Напряжённо прислушиваюсь. Понятно, что это никакое не радио, это у меня в голове, но похоже, что галлюцинации пытаются подключиться к моим размышлениям. Хотя, может, лучше было бы, если б они продолжали о ботиночках, попочках, нафталине и проч. Молчание. Интригуют? Игнорируют? Не замечают? Хреново, если не сказать жёстче. Встревают, когда их не просят, не ждут. Начинаю верить, что голоса - нечто от меня отличное, иное, инородное и временное, думать, как известно, вредно, не думай. Почитай книгу. Страшно. Новую книгу всегда страшно открывать, ь теперь тем более. Перечитывать же старое - и глаза разбегаются, и остановиться не могу: все любимые авторы - угрюмы, а и без них мне, ясно дело, тошно. И без них, и с ними.
        - А раскинь-ка ты пасьянс.
Это я сам сказал. Сам себе. Вслух. Голос глухой и робкий; призрачный, будто и рта не раскрывал, будто примерещилось. Ох как всё перевёрнуто. Пасьянс так пасьянс. От дум отвлекает - раз, на логический лад настраивает - два. Смягчает удары времени. Три. Раскладываешь фигуру, а сам думаешь:
        - В году триста шестьдесят пять дней. В день по странице - и вот тебе готов роман. Подлец. Мнишь себя не весть кем, а сам либо за игру, либо самогон.

    Когда почти все карты оказались открыты, чудом заметил три ошибки. Три ошибки в одном раскладе - это уже деградация. Иди, открой блокнот и запиши: не многие способны отметить на шкале радения свою последнюю точку. По большому счёту, её никто не способен поставить, ибо в запасе всегда есть надежда; глупая, подлая Надежда, что скромно спит на коридорном коврике, а в сумерки лениво пробуждается и показывает кусочек своего томного, нежного тела. Но уже темно и ничего толком не видно. Дорисовывает воображение. Иди, иди же скорей, возьми чернила и опиши парализующее твою волю отупение. Хотя, хотя нет, давно ты двинешься ни вверх, ни вниз, но по горизонтали: банка, еда, сон, разговор. Тебе не осилить ни одной дельной фразы. А вот и нечто худшее. Вновь голос, но не приглушённый стенами, а грозный крик в самое ухо:
        - Отупение в его весёлом развитии, или как статику, неподвижность и приятную отрешённость?!

    Аж дыхание его ощутил. Вжал голову в плечи, сижу, не двигаюсь, боюсь. Со стороны поглядеть, наверняка очень смешно: сидит на табурете здоровенный детина, вращает глазами, а сам не шелохнётся.

    В туалет хочу. Плакать хочу. Хочу обратно, в четырнадцатилетний возраст, чтоб в школу ходить, делать или прогуливать уроки, поступить в кружок резьбы по дереву, нет - в ювелирное училище, стать народным умельцем, а ещё лучше - спортсменом. Изнурительные тренировки, здоровый секс по расписанию, свежесть во рту, обязательные консультации врачей, законная гордость побед, но главное -всеобщее участие в поражении. А то, ведь, безмолвные проигрыши твои от твоих же завоеваний неотличимы, - в обоих случаях...
        - А пыхтеть на заводе тебе не хочется?!!
Не обращаю внимания. Отправляюсь в санузел, возвращаюсь, принимаюсь за карты. Путаюсь и раз за разом ошибаюсь, но уже не принципиально, то есть и не пытаюсь быть сосредоточенным, не пытаюсь отсекать неверные ходы. Лишь бы... лишь бы. Дом наполняется звонкими детскими возгласами:
        - Проиграл, проиграл, проиграл. Пойдём гулять, пойдём гулять, пойдём...

    А что, мысль. Ходить и дышать воздухом. Дело; помогает.

    Душно, очень душно. Небесное правительство недодаёт народу кислорода, или местные демоны приворовывают, шш лёгкие барахлят. Под лопатками две почки болтаются словно для хищников или воробьев. Печень сама себя пережёвывает. При каждом новом шаге сердце кувырок делает. Никакой отвлечённости, сплошная физиология. При каждом новом шаге мечтается об ином организме, об ином устройстве, об иной судьбе. Середина лета, обычный жаркий день, когда все ждут дождя, дождь должен вот-вот быть, но никак, прохожие еле дышат, и пьют, что первое под руки подворачивается, и валяются под скамейками, в кустах, на автобусных остановках, на ступенях магазинов и на асфальте. Мне трудно быть объективным, трудно с внешними характеристиками, ибо попуталось всё - и вроде бы привычные городские шумы, и головная боль, и атмосферные явления, и средства с целями. А средств никаких, и цели смутны, потому-то, вероятно, так душно. Но кони наши быстры, иду. Не иду, но робко переставляю ноги. Словно бы каждый шаг под контролем. В буквальном смысле - под контролем.

    Зато как чётко осознал интернациональные походку и взор всех непохмелившихся алкашей. Алкашей? Кто назвал меня алкашом? Когда? Да только что. Сам же и признался. Не желая и боясь сглазить мерцающие тему, мелодию, образ, ты всегда прикидывался пьянью, вот и получил. Вот и получай. Вот и сглазил, лучше бы косил под модного автора. А-га, знавал таких. В обществе - непризнанные, но перспективные пииты, а наедине - презренные алкоголики и шваль. Они-то и создали миф о вечно спивающихся гениях. Слов много, да дел ноль. А к чему ты, собственно, клонишь? Уж не выгораживаешь ли себя? Выгораживаю. Перед кем? Перед самим собой. Забавно. Забавно? Вот лично мной открытая аксиома: нездоровые (да я, да я) амбиции обратно пропорциональны творческому процессу, или, если угодно, вдохновению. Чем меньше молчаливого труда, тем больше пустого трёпа. По нему-то, по трёпу, по припадкам самовосхваления я и оцениваю, определяю расстояние от.
        - Была у волка песня одна, я ту отняли.
Экий смешной здоровячок обнимает меня, зачем-то целует в щёку, зачем-то про волка и про песню. Ты, главное, не удивляйся, не подавай виду, - может какой знакомый, а может обознался и уйдёт.
        - Что? правда не узнаёшь? Во дела. Богатым быть. Или зазнался7 А? Признавайся.
Ах, ну да, прости. Эка тебя разнесло. Во всю ширь. А пальцы по-прежнему короткие и тоненькие. Странно. Даже подозрительно. Может ты не человек вовсе?
        - Куда двигаешься?
        - Так. Никуда. Гуляю. Дышу.
        - Дышать-то нечем. Жаль воздух не продают, я бы купил. Может со мной прошвырнешься? Мне на Птичку надо, зверя ищу.

    А почему бы и нет? Пешочком, не торопясь, от Таганки до площади Ильича и обратно. Это полезно. Соглашаюсь. Приглядываюсь. За год-два так растолстеть, и совершать в такую духоту прогулки? Не, ничему не удивляйся. Вообще-то у того на шее шикарная цепь висела и четыре верхних передних зуба тетке из золота были. У этого приличный живот, но ни цепочки нет, ни зубов. Хотя... повадки те ещё: полублатные, театральные, требующие покорного обожания, так себя ведут глупые, но с деньгами в кармане типы. Типчики. Супчики. Таких, насколько известно, терпеть не могут по-настоящему блатные. Впрочем, с последними ты не знаком. Знаком с такими вот... фраерами.
        - Вот и славненько. А то, понимаешь, со мной личная драма приключилась, одному как-то не по себе. Ну ты же понимаешь. (Ни грамма нельзя.)
        - Пока нет.
        - Ох. Говорю же: была у волка песня, да и ту отняли.

    День загадок. Строю полувопросительные-полуудивлённые-полупонимающие глаза. Такие чистые, такие безумные глаза. Пусть. Загадок разгадывать не буду.
        - Ушла. Баба от меня ушла. Взяла и ушла. Ни с того, ни с сего. Точно, я так и думал.
        - Бывает, - говорю.
        - Со мной - не бывает. Бабы просто так не уходят. Значит - другого нашла, и когда успела? Но они это умеют.

     Как мудро, завидую, искренне, от души завидую. И уверенности, и тону, и пониманию ситуации.
        - Ну че молчишь? Сказал бы что-нибудь. Столько не виделись.
        - А что говорить-то? Сочувствую.
        - Сочувствую. Очень оно мне нужно. Ты, вот, лучше объясни, чё ей не хватало. Всё было. Ты скажи, скажи, чё им вообще нужно.

    То ли от жары, то ли от загара, то ли от ходьбы или выпитого тёмно-красное, абсолютно круглое лицо; я же бледен до неестественности и с какой-то болезненной жадностью замечаю крупные капли пота, выступающие поочерёдно то на лбу, то на щеках, то на шее.
        - Всем разного.
Отвечаю машинально, не подумав.
        - Всем им одного и того же и нужно.
Поддаюсь его чарам, его ауре, влиянию биополя. Со мной такое часто бывает. Вдруг начинаю смотреть на мир глазами собеседника. Нутром его ощущаю, всем естеством, и собеседника, и мир. И то мне кажется, что мы одними и теми же словами говорим о вещах совсем противоположных, то - по-разному об одном и том же. Начинаю путаться. Вокруг вижу людей, хитрых, жестоких, прикидывающихся добряками людей, которые под разными предлогами, разными средствами ищут выгоды и халявного удовольствия.
         - Может быть, - говорю, но похоже, что я уже согласен. То ли под кратковременным гипнозом, то ли навсегда переклинило.
        - То-то и оно, против природы не попрёшь. Чуть зазевался, а она, глядь, и к другому упорхнула. У тебя-то дела как?
        - А, ни то, ни сё. Что-то вроде запоя.
        - Это поправимо. На личном-то фронте как?
        - Нормально.

     Что нормально? Всё. Всё у меня нормально. Ни то, ни сё. Разобраться бы - на чьём языке я общаюсь. Внутренняя речь - вот что из ряда вон. Ответь я для полноты, что живу с женой и двумя любовницами - отлично; каждый вечер заказываю проститутку - хорошо, предпочитаю мужчин или мальчиков - тоже неплохо, и такое бывает. Но это всё его ответы? Во мне сидят чужие ответы на чужие вопросы, и ничем их не вытравить, не заменить, не исправить.
        - Нормально, - говорю.
        - Что?
        - Всё.

    Он на мгновение притормаживает, испытующе заглядывает мне в лицо, возобновляет шаг. Ну и ладно. С кем не бывает. Давно не виделись.

     Начинает накрапывать. Сильней и сильней. Поднимается пыль, но на неё и на нас обрушивается ливень. Долгожданный, мощный, полновесный ливень. Забегаем под какой-то тент. О, летний бар. Против природы не попрёшь. Тьфу.
        - По пиву?

    Берём по кружке. Находим свободный столик. Ливень хлещет, свежеет, с первых же глотков на душе легчает, поднимают занавес, не без интереса разглядываю сцену и актёров. Всё в порядке, всё на своих местах. На маэстро чёрная шёлковая рубаха с а ля русской вышивкой на манжетах, чёрные, с острыми стрелками брюки, остроносые туфли на каблуке. Для полноты картины прежнего золота не хватает, где твои зубы? Если делать фильм, то на роль нужно пригласить прямо его. Сам себя он с наслаждением сыграет. Но, сколько я понимаю, в последние годы в кино именно так и поступают. Любой алкоголь в самых мизерных дозах действует на меня моментально. Словно бы какая радужность в голове образуется. И о сценическом искусстве размышляю, и нужные детали подмечаю, и замечания, и планы на будущее, и душу излить хочется, и - одновременно - помолчать. А игра как раз совмещает столь противоречивые желания. Созерцание, так сказать, в непосредственном действе:
        - А у меня, брат, тоже проблема, тоже личная драма. От бутылки оторваться не могу. Как прилип. - Он молча, степенно закатывает рукава, демонстрирует вены:
        - Видал? Год на героине. А соскочил. Слез. Смог. Теперь по-бабски пиво лакаю. Вчера, правда, не удержался, фурик водки взял. В одну хрюшу уговорил. А там пошло-поехало: наркоман, алкоголик, бандит, тунеядец. А я что, не работаю? И быку отдых нужен. Никакого понимания. А ведь больше ихнего приношу.

     Подвиг меня вдохновляет.
        - И давно не торчишь?
        - Уже неделю. А если быть точным - сегодня четвёртый день. Беда.
         А сам спокойно так, холодно думаю: смотри, умереть тебе от передозировки. А он, словно в унисон:
        - Самое главное - на фуфло какое не нарваться. Хорошо деревня помогла. Укатил на выходные к бабке, переломался. И поверь мне - нет ничего страшнее ломок моральных, психических, а боль в суставах - ерунда.

    Понимающе киваю. Мой каждый день - сплошная моральная ломка. Даже сейчас, в данный момент, гляжу на кружку и ломаюсь. В теле, вроде бы, невыразимая лёгкость, а в моральном отсеке - непоправимые сбои.
        - ...Конечно и там барыги, а где их нет. Пару раз упоролся, не скрою. А в основном - духовная пища. Видишь, переборол себя, живу.
        - Какая пища?!
        - Ну, там, лес, рыбалка, беленькая. Конечно и без местных тёлок не обошлось. Сам понимаешь. Ну, я, это, аккуратно, без калоши не приближаюсь. Кстати, и иглой исключительно своей пользуюсь, мне проблем и без того хватает. А теперь и эта сбежала. Что мне, по-твоему, опять на иглу садиться, опять в ад возвращаться? Я зря, что ли, из дерьма вылазил. А вылез, между прочим, без посторонней помощи.

    Кого ты слушаешь? Перед тобой больной (как и ты) человек, и его несёт не хуже твоего. Вся-то разница, что ему драму нравится разыгрывать, а тебе - анализировать. И оба вы палец о палец не ударите, дабы сменить тему или, хотя бы, тональность.
        - Она у меня красавица. В ресторане официанткой. А раньше танцовщицей в ночном клубе. Я запретил. Как встречаю вечером, так дух захватывает - ноги, задница, бюст. Закачаешься. Я же эстет, в некотором смысле.

    Всякий ребёнок, в некотором смысле, эстет. И у ребёнка, независимо от пола, вид очаровательного создания может дыхание перехватить. Но точно такой же восторг могут вызвать и двухмесячные котята, лохматый пёс, пёстрый попугай. Куда важнее совладать с красотой, определить её особенные, основные, выдающиеся качества и развить до предела. Природа, сколько бы не пели поэты, сама по себе не есть ещё совершенство. Или, скажем так, - когда поэты поют, тогда пустое становится наполненным. В противном случае, всякая красотка - безликая баба. Вот тебе ответ на твои вопросы: абстрактной бабе нужен абстрактный мужик. А потребности существа конкретного обусловлены личным характером. Ты интересовался, ты задумывался когда-нибудь над её характером? Нет, ты озабочен только собственной персоной. Потому не её спрашиваешь, а равнодушных прохожих. Что им нужно? Им ничего не нужно, они согласны на любое предложение. И пиво твоё утекает в бездонную бочку. Проповедь окончена. Аминь.
        - Пройдёмся ещё по пиву?

    О да. Выгоды и халявных удовольствий. У меня ни шиша и терять мне нечего. Минутный мир минутных отношений, благодарю тя за встречу. Когда-нибудь вспомню сегодняшние неосмотрительность и легкомыслие, и то будущее вспоминание пусть окажется божественно дерзновенным. Фу-ты ну-ты.
        - Лавешки-то найдутся, было б желание. У меня душа широкая, сам знаешь. День в карете, год пешком. Щас вернусь, историю расскажу.

    Начинается. Любишь кататься, люби и саночки возить. И откуда я знаю, что у него душа широкая? Мне так кажется совсем наоборот, да мало ли что тебе кажется. Тебе постоянно что-нибудь, да и... ошибаешься, на каждом шагу ошибаешься. Почему, например, ты сидишь здесь? Дождь, проливной дождь. Тебе нравится этот человек? Нет. Посмотри внимательней. По-моему, это не очень хороший человек, но... он мне не то чтобы противен, и не то чтобы приятен, а так - ни симпатии, ни антипатии, словно бы я должностное лицо, врач, например, или ещё кто, а он - посетитель. Ой ли? Вновь мания - величия? Напротив - полное смирение. Хочешь напиться? Не-зна-ю.
        - Так слушай.

    Четыре кружки, фисташки, пачка сигарет. Это основательно, это надолго. А небо между тем светлеет, проясняется, вода льётся лишь с навеса, слушать чертовски не хочется, хочется опорожнить кружку, другую, да отправиться восвояси, куда глаза глядят. (До чего же ты подлый, принял дозу и - адью.) Но неведомо что с тобой приключится через несколько минут: слетишь с тормозов, вспомнишь про зверя, которого нужно купить твоему другу, включишь на полную катушку талант свой и обаяние, превратишься в тонкого, до поры до времени элегантного вампира и высосешь из него все деньги, и в долг возьмешь, и целый зоопарк пообещаешь.
        - Как-то мы с друганом барсетку в троллейбусе срезали. А в ней, прикинь, пятнадцать тонн зеленью. (Пятнадцать тысяч долларов. А-га. В троллейбусе. Сейчас пойдёт околесица, жди. Жду. Я же писатель. Как всегда ты всё путаешь. Когда надо пить - ты писатель, когда писать - пьешь. И это-то с больными почками. Не перебивай, дай историю выслушать).
        - Ну вот я и говорю: душа-то широкая. Что у него, что у меня. Ломанулись в клуб. И веришь, нет, всех, всех без исключения накачали. Встали у стойки, и каждому входящему, что заказывал, того в двойном размере. Все в повалку, живого лица не осталось. Там такого и не видели никогда. Я у них в первый раз и - видел. Приколись, да.

    А: вот: это совсем другое: этого я никак не ожидал: копия той фигуры, что описана в самом начале. Пропорции слегка изменены, разница с оригиналом всего в несколько миллиметров, но какая, какая разница! Потрясающе. Я нашел место, откуда началось поползновение мира. Вот они, чуть сместившиеся ладони, ладони, выпустившие Гармонию в безвоздушные пространства. Как замена на одну букву, как фотография, где треснувший глаз модели тщательно ретуширован, как - да не все ли равно? - синкопированный ритм моей рвущейся в никуда песни. Не выдерживаю более присутствия оригинала, потому смиренно соглашаюсь на Энн. Прочее - в музее. До судного дня. Когда все подделки и копии полетят в тартары. Во тьму внешнюю. Дыра в голове. На выходе меня ловит беззубый скиляга, протягивает початую бутылку "Кавказа". Денег хочет? Не дам.
     (А я мучился. Он же на бармена похож. На лакeя. На дореволюционного полового, который надравшись, изображает из себя барина. И плюс блатной налёт, что почему-то оказался на всём народе. Какая песня по счёту, - Таганка, централ, ощипали перышки, - а по смыслу - затяжная уголовная. Из любого угла, из любого окна. На каждом пальце - тату.)
        - Очнулся в канаве. Карманы вывернуты. Часов, время посмотреть, нет. Обручального кольца нет. На шее калдан таскал - сняли, зубов-ы-ы - тоже унесли. Язык солёный, где нахожусь - без понятия, когда отключился - спросить не у кого. Вот к чему доброта приводит.

    А может и не ложь. Трёт вдохновенно, каждую сцену в лицах переживает. Но мне надоело.
        - Дождь, - говорю, - кончился.
        - Да, пора. Пойдём. Эх, сейчас бы цыплёнка поласкать.

    О, и я на отказался бы перекусить. Хоть котлету какую, сосиску в тесте, хот-дог, горячий чебурек. О, куры-гриль, это изумительно. Дешёвое белое вино, но по мне, так лучше молдавский портвейн. Или армянский коньяк? Просто коньяк. По пятьдесят дёрнем и - разбежимся.
        - В смысле - лохматку чью почесать. Ишь их сколько плавает. На любой вкус. И все хотят, все только об этом и думают. На днях буквально вон такую хиппанутую куропатку до дачи подвозил. Ой и бойкая оказалась, просто чума.

    Не сразу, но понял. То ли, действительно, тупею, то ли живая речь куда-то от меня ускользает. Всё двусмысленно, ненадёжно, но с другой стороны - чересчур однозначно и плоско. Да: либо на разных языках об одном и том же, либо наоборот. Так и ходим, не нарушая равновесия. Какую мысль ты пытаешься выразить? А ту. Кто-то просаживает за ночь пятнадцать штук, получает по роже и уверен, что все думают и живут в едином русле, а кто-то думает о многом, а сам только о пятнадцати тысячах и пишет. Грустно. И эта простая, неприхотливая, но прочная философия сотрёт в порошок всякую религию, всякое отвлечённое начинание, любое отступление от принятых правил. Выше потребностей моего толстяка нет ничего на свете. Что выше, то от лукавого, то никчёмная метафизика, плохо скрываемый бред.
        - Давно бросила? - спрашиваю, а сам прикидываю - как бы поскорее смыться.
        - Утром. Когда на работу собиралась. Не вернусь, говорят, больше, ты - тупица и урод. Раньше она пела совсем, со-о-овсем по-другому.

    Меня смех разобрал. Не то чтобы я откровенно хохотал, но внутри всё прыгало и содрогалось. Случайный толстяк, сам того не желая, сам того не желая, подарил мне пятнадцатиминутный кусочек счастья. Я шёл истинно счастливым, и сердце ликовало, и мир был прекрасен. Хотя, вполне возможно, щекотал, приплясывая незримым шутом, хмель. Но неужели он действительно такой? Неужели не издевается, не паясничает, не лжёт, не замечает всей комичности своего поведения? Не суть важно. Пусть - во что не могу поверить - передо мной отличный актёр, игрой своей он добился цели. Не так ли и все наши лучшие поступки - мимоходом и совсем не там, где рассчитывали. Пробиваемся сквозь канареечные ряды, бойкое голубиное воркование, сердитую перебранку пернатых; клёкот грозит перерасти в разумное высказывание, в совет, предупреждение, в загадку сфинкса или в сладкий, приторный, в смертельный шёпот феникса, а в груди, между тем, проклёвывается разгульная патетика: птица, пока в полёте, ни о чём не задумывается, ум её пробуждается когда уже поздно, в клетке: почему, почему не так, почему не в небе? Жидкая метафора, но всё же: пока пишу, не размышляю - зачем живу, кто такой и почему здесь, за письменным столом, а не в баре, например, или бане. Творчество, следовательно, есть естественное человеческое состояние, такое же простое и лёгкое, как для птицы поиск и обретение восходящего потока. Ну, хватит, хватит, притихни. Мало ли по свету бродит нелепых созданий. Каждый волен сравнивать что хочет, с чем хочет, тебе же в пору обращать внимание не лишь на сходные свойства сопоставимых явлений, но и на химические реакции, вызываемые их столкновением. И на уместность этих реакций в данном пространстве! Твои клетки с птицами хороши в бульварной повестушке, там они вызовут у публики умиление, в лучшем же месте - негодование! Ботинки необходимо присыпать нафталином, сколько я могу повторять?! И знаешь ли, что такое этот самый нафталин? Образы ненормальности, безумия, нравственного разложения живописать гораздо легче. Перед тобой, вокруг тебя Птичий рынок. Опиши экзотических рыбок, пресноводных, классические, давно устоявшиеся породы собак, в конце концов своих несчастных канареек, только баз упаднических наворотов, общедоступным языком и с жизнеутверждающим эпилогом. Слабо? Нет.

    Вот сидит на ящике тётка, торгует котятами, с неё к начну. Только учти: сказать, что тётка была уродлива, неказиста, с маленькими колючими глазками, много проще, нежели указать на её положительные качества. Хорошо. Она красива, с добрыми, грустными глазами. Ты ничего не сказал. Тётка любит своих котят, ей жаль их продавать, но у себя их она оставить тоже не может; на её лице читаются печаль и смутное терзание: и поскорей бы избавиться от обузы, и ещё бы чуть-чуть понянчить. У неё работящий муж, взрослая дочь, у дочери серьёзный кавалер, без замашек и заскоков. Что-то не верится. Ну, тогда скажу правду. У неё точь-в-точь тот же самый голос, что советовал убирать зимние ботиночки в шкапчик. Потому смело приближаюсь и спрашиваю:
        - Простите, вы не ответите на мой несколько странный вопрос?
А она почему-то оборачивается к соседке, хозяйке ужей и черепах, и раздражённо произносит:
        - Что я говорила? Вот. Ещё двое. Ну и денёк.

    Попахивает дурным мистицизмом, бесовскими наваждениями, совпадениями, законом парных случаев, но на меня в полный рост накатывают утренние страхи, необходимо срочно добавиться, или спрятаться, или, или идти до конца - набраться мужества и выяснить, что она только что имела в виду, почему у неё такой голос, как она хранит обувь и. т.д., и т.п., но уверен, что каждое слово потащит за собой прорву новых вопросов, и с каждой паузой дело будет отодвигаться, ветвиться и усложняться, пока не включит в себя множество посторонних, и обернётся для всех грозной, непоправимой неразберихой. Ну и ладно, сказал я себе. (Таким образом, в этот самый момент я сделал шаг назад. Шаг от тайны, скрывающей, быть может, если не ключ от мирозданья, то от моей собственной внутренней организации - точно. Вот так вот. Чем дальше, тем темнее речь. Тем темнее. Чем глубже в лес, тем больше дров. Сколько волка не корми, он всё в лес смотрит, кто в лес, кто по дрова. Была у волка песня одна, да и ту отняли. Не было забот у бабы, купила порося. Я ему про Фому, он мне про Ерёму.) Лучше бы, конечно, домой вернуться, но как это сделать?
        - На хрена ты меня на рынок притащил?
        - Мне нужен хомяк.
        - Чего?!
        - Хомячок. Или морская свинка. Баба моя просила. У неё уже был какой-то тушканчик - сдох. Тушканы они глупые, хомяки, говорят, будут поумней. Всю неделю канючила, чтоб клетку с крутящимся барабаном, корм, витамины и всякие там нужные прибамбасы, типа зеркальца или колокольчика. Ты не в курсе, чем эти твари играются?
        - Купи ей крысу. Или удава. Послушай, я знаю такую японскую жабу, которая квакает ровно один раз в месяц. Живёт всегда под водой, а всплывает, чтобы квакнуть, и кормить не нужно - питается личинками домашних комаров.
        - Не знал, что у комаров ещё и личинки есть.

    Он издевается. Если я напомню ему о его "личной драме", он меня окончательно запутает, купит водки, столкнёт в канаву, вызовет ментов и скажет, что я желал его придушить.

    Его не задушили. И от передозировки он тоже не погиб. Его посадили. Друзья, когда на прошлой неделе приходили навещать меня, поведали, что он ограбил чью-то квартиру. Неудачно. История такая. Работал он контролёром, штрафовал безбожно зайцев, потому зарабатывал больше, чем тратил. Я этого ничего не знал. Никто из моих с ним не общался, ибо не хотел пить на такие деньги. Вот он и путался со всякими потерявшими совесть бандюками, ради хохмы он пошёл однажды с ними, они-то его и подставили. И сдали.
        - А я с ним пил.
        - Ещё бы. Ты со всеми пьёшь, всё попробовать хочешь. Вы, ведь, с ним, что-то вроде братьев-близнецов. Всегда до конца идёте. Или не так? Или мы ошибаемся?

    У-у, язвы. Вообще-то они неплохие парни, но такой о себе гадости я услышать и не мечтал. И от кого? Ладно там от какого-нибудь пройдохи, типа там моего лечащего врача. Всю родню уже обобрал, и ещё просит. А в остальном... медперсонал порядочный, добрый; если аккуратно, грамотно намекнуть - завсегда обменяют курево на спирт. Сильно разбавленный, правда, но это чтоб никто из нас не скопытился. Окна моей палаты выходят как раз на ночной магазин, и когда у меня бессонница и не с кем в картишки перекинуться, я смотрю на оживлённое движение и неустанно раздумываю о судьбе России.

МОСКВА - МАЙ - 2000