И. З.

    По календарю - февраль, а улицы подтаяли. Плюс. Сизое будничное утро. В Третьяковке выставка Врубеля. Из чего определяем время написания этой работы: до наступления марта девяносто восьмого. Пересчитываешь деньги, обязательный паспорт, первую попавшуюся под руки книгу, ключи, ступени, безбилетные остановки, сигареты, жетон.
    Каким бы продвинутым ты ни был, всегда ожидается что-нибудь эдакое, из ряда вон, удивляющее. Нет, ничего не произойдет, ничего не изменится, но всё-таки, всё-таки: какая-нибудь глупость, незначительная мелочь, нюанс заставят пересмотреть взгляды на реальность; точнее: насилия не будет, не будет боли, но: в неведомый миг душевный состав твой обнаружит, обнажит иную структуру и свойства, тобой же не подозреваемые. А - может - всего лишь сместятся глазные хрусталики, степень преломления и расслоения света усилится, покажется, будто не ты, но мир преобразился, стал четче и яснее.

    В вагоне узнаешь о действии не наступившей весны: вместо критики неореализма из сумки выныривает безымянный бульварный роман, роман, как раз отражающий вот это вот твое движение под землею. Ни фантастика, ни убийства, ни секс, ни экзотика, ни кретиническая философия, но отсутствие причинно-следственных связей, чудовищная произвольность сменяющихся событий и поступков - с одной стороны, а с другой - иррациональные силы, неотступно путающиеся на пути героя: оружие, жратва, женщины и их добрые союзники всегда появляются на абзац раньше, когда персонаж и не догадывается вовсе о, хотя безалаберная его интуиция и подсказывает ему, что в следующих главах без этих людей никак не обойтись. А безалаберная потому именно, что она же и толкает туда, куда не следовало бы, где без него обходились, обошлись, и не возникло бы бардака. Точь-в-точь жизнь моя, пока не оглянусь и не поправлю, - без ритма, без рифмы и размера; еду на выставку, читаю, интересуюсь. Радуюсь, что появились честные деньги на входной билет. Но кто сказал… кто сказал?
    Даже в ловле нетипичного, неповторяющегося и мимолетного, ты придешь к давным-давно зафиксированным правилам. Матрица самой великолепной прозы всегда одна и та же. В моем чтиве ее нет.

    Перекресток. Туда-сюда машины, не способные подолгу стоять на месте, - от бездействия они ржавеют и разваливаются, начатую неизвестно кем музыку заглушит только тот, кто сам музыка, громче или выключатель, но это уже тема отдельного и необязательного разговора, теперь я обращаю внимание на ту немую сцену, что разыгрывается на всех вынужденных остановках, край бордюра, слякоть, брызги, подросток, нервически переминающийся с ноги на ногу, подросток, чуть ли не ныряющий под шины. По лицу парня читаю тот убогий мат, которым изъясняются алкаши со стажем. Избыток злобы. Ботинки, брюки в темных язвах промасленного снега. Отойди чуть назад, и демоны города оставят тебя в покое. Но вижу: не я, а действительность обязана подвинуться, транспорт исчезнуть, посторонние расступиться. Я иду! И нет такого места во вселенной, где мне было бы по кайфу. Рожденный в состоянии войны, я никак не пойму - о каком мире вы мне толкуете, и - погружаясь в роман, в кинофильм, в дискотечный угар - всегда выбираю из двух предложенных зол наиболее привлекательное. Точка.

    Это был живой двойник, читатель, ученик и - он же - автор российского рэмбо, но я-то зачем пишу о нем, зачем ночь не сплю, а затем бегаю в поисках боевиков? Предполагаемые ответы:
    1) ревность, зависть, страх,
    2) противоположности, говорят, сходны; природное, механическое притяжение (или отталкивание),
    3) профессиональное любопытство.
        - Трех рублей не хватает, браток. - На ходу, но как соседу - местный ясновидец.
        - Нет трех рублей, - лгу, разумеется, и отвожу глаза: на роже ведь написано, что есть, что не прочь, что почти готов испробовать очередные двести пятьдесят, что всё естество моё направлено на приключение. Врубель лишь повод выйти на улицу. Впрочем, как не цель для шамана будущая водка, но инструмент, средство к общению с верхними и нижними, реальными и кажущимися, потусторонними и выдуманными мирами.
        - А?
        - На.
        - Стой, а ты?
        - Спешу.
        - Ну-ну. Спеши. Удачи.

    Мне нечего сообщить ему, наши песни одинаковы. Похожи и повадки, но: и слова, и следы, и брызги из-под шин, и случайное чтиво, и выставочный зал летят во взаимоисключающих направлениях и связи между нами всеми никакой. План и гармония, вероятно, присутствуют, но они такого качества и масштаба, что их не охватить ни незрелым "я", ни тайной общиной. Более того: расчлененная на отрезки бесконечность, обрывки пространства - материал изменчивый, коварный и подозрительный; знать, что мы - деятельное воспоминание Бога, и воровать у Него для личных нужд эпизоды истории - путаница в очередности и бухгалтерии. Вы возразите, что сумма - как ни верти - не меняется, а я: увеличивается количество ненужных дробей и производимых с ними операций. Согласны? И я соглашусь: нет никого в мире, кто бы пришел к результату, к целому и положительному числу не по гибельному болоту мытарств и сомнений. Даже те, на кого вы так убедительно ссылаетесь.

    А вот еще вспомнил не кстати мамину печаль, вы знаете какую, и вместе с ней вспомнил своего одноклассника, который разъезжает где-то рядом на своем сверкающем джипе, усердно жрет фисташки и йогурты, пачками трахает околовокзальных артисток, но которого по-прежнему и я, и друзья считают де-би-лом. Спрашивается: кто обрел стиль и неужели кому-то на Руси жить хорошо? Ладно. Лично я ощущаю себя комфортно. Пока моя экзистенция лоб в лоб не сталкивается с религией, литературой, рекламой и - реже и необязательно - с экстремальной температурой. Ох. Враждебен мир, природа равнодушна, а Бог невидим. Перепроверке поддаются только научные опыты, но их влияние на мои заблуждения незначительно, ибо это уже начинается область информации бесполезной. Истинно ли кругла земля, нет ли, - лишнее воскресенье, судный день и наличие у окружающих душ не вычисляются. Изучи хоть всю алхимию, золото серебром не заменишь. Здесь требуются доказательства эстетического порядка, а они всегда субъективны.

    Врубелевская иллюстрация "Карениной". Встреча матери с сыном, когда та стремительно и тайно очутилась в детской, в доме мужа. По сути, по наполнению, по движению и напряженности, перед нами свидание демона с Тамарой, хищная красота востока, дар и водопад, пугающая страсть (в других работах она смягчена женственностью Демона, но здесь - в лице Анны, в ее болезненной фигуре - предел), ребенок - насквозь - страх, страх перед тем, кто родил его, дал тепло, передал и вновь всевластно вторгается в жизнь. Трепет Тамары перед потусторонним, перед силой, проникнувшей и опалившей душу, перед раскрывшейся внезапно чарующей бездной… Каренина: орлиная хватка и, вместе с тем, суматошное торжество отверженного; складки платья напоминают мне мрачную царственность скал или разрезающие ткань туч крылья, отброшенный зонт - не защита от непогоды, но меч, - так на японских гравюрах боги, духи и самураи украшаются - будто небрежно - тонким оружием. Сын: противоречие, борьба, безвольно обвисшая рубашка и за спиной простор кровати. На стороне матери все вертикальное, мужское, острое, жесткое, на его - инфантильный воздух.
        - Вы ждете кого-нибудь?
        - Что?
        - Я спрашиваю: ждете кого-то или так?
        - Так.
        - Я - смотрительница.
        - И что? подозрительный очень?
        - Нет вроде. Просто долго на одном месте стоите.
        - Да вот: посмотрите: мать и сын, а какие странные чувства, какое смещение животной страсти, откровенной сексуальности с… да ни с чем.
        - Именно: ни с чем. Мое дело за порядком следить.
        - Разве в таком месте могут быть беспорядки?
        - А то. Гляньте-ка на пол.
        - Гляжу.
        - Внимательно глядите.
        - Внимательно гляжу.
        - Видите?
        - Нет.
        - Ну как же?
        - Обычный пол, никаких безобразий.
        - А вон те маленькие черные пятна разве не примечаете?
        - Примечаю.
        - То-то и оно.
        - Неужели кровь?
        - Ладно бы кровь, а то ведь это дети жвачки выплевывают. А на них грязь налипает. Слюна и грязь. Тут лезвием нужно. Или ножичком. Сколько квадратных-то метров будет, а?
        - Да не мало.
        - Так-то. А вы мне о сексе, о животных. Сначала по-людски вести себя научитесь, а потом уже рассуждайте.
        - Спасибо за совет.
        - Аккуратней будьте. А остальное само придет.
        - Да-да, согласен.
        - Я вам вот еще чего скажу…

    Пора. Оглядываюсь по сторонам. Где двери, лестницы и прочая привычная символика? Я ночь не спал, и посетители, и их тихая речь кажутся мне сейчас не совсем проявившимися, не настоящими, не дотянувшими до многообразной бытийственности полотен. Марионеточно-театральное пространство, репетиция, выставка косметики и мод, дисбаланс, эмоциональная перегруженность декораций, мимический аскетизм или ущербность, вынужденная нищета. Да я и сам такой же, только более аморфный, плавающий, медузоподобный и бестолковый.
        - Ма, ну почему мы Томагошу с собой не взяли? Он же там заболеть может.
        - За ним бабушка присмотрит.
        - Бабушка ничего не может!!!

    Ещё бы я хотел дать пару-тройку разрозненных реплик, по которым вы узнали бы себя, тех или иных, как понял вдруг такую примитивную вещь, что человек раскрывается - в основном - социально, что нет и не может быть ни Демона, ни Тамары, что сами, добровольно обрезаем себя и ограничиваем, превращаем живую субстанцию в механику, в орудия, точные инструменты, в пользу и взаимную выгоду. Прочее, личное, мрак, сомнения, тревоги и т.д. - факультатив, секретные курсы, чёрный рынок. Игру определяет строго ограниченный набор масок, обеспечиваемые драг. металлами фишки, оперативно заменяемые судьи, судьбы, суть. Помните размышления Анны, когда она - в главе предшествующей самоубийству - смотрит холодно и надменно на снующих людей, нет, - на мелких людишек, на их бесцельную суету, на не стоящие ни ее, ни чьей жалости жизни? Поражают не глагол, не настроение, но нечеловеческая высота, расстояние между ослепительным сиянием беспощадной мысли и хаотичным тараканьим бегом. Перед нами уже не смертная, запутавшаяся в доказательствах и связях и уставшая ото всего на свете женщина, но небезызвестный дух, который, в котором
    Ни новых чувств, ни новых сил:
    И все, что пред собой он видел,
    Он презирал иль ненавидел.

    Москва, март 1998 года

    (Этюды №№2, 1 - в следующем номере)