Быть может, в тысячелетних каменоломнях
    Пакистана всё разрешалось иначе.
    Но сейчас ты смотришь на тонкий и простой
    браслет
    как на вожделенного самца.
    В твоих руках, в твоих зрачках, в узоре
    жестов -
    желанье.
    Желанье обладать
    не-мед-лен-но!
    Так медленно
    взращённым
    душою мастера, мальчишки-ювелира,
    фантазёра,
    забывшего чужое,
    тёплое,
    томящее живых дыханье.
    К слову...
    Итак, не важно, что творилось там,
    на пограничных тропах,
    в тесной мастерской,
    при тёмной сделке с беспринципной лавкой,
    так запросто торгующей таинственно мерцающим цветком...
    Прости, - запутался, запнулся, загляделся
    на отраженье глаз твоих,
    почти безумных, но
    фактически не изменившихся,
    не изменивших
    природе Прекрасного.


    Вполне возможно, что до одури вкалывающие каменотёсы,
    дельцы,
    многочисленные безымянные ремесленники
    трудились ради подобного мига,
    ради нерасщепимой концентрации сил
    в украшении кисти, запястья, шеи,
    строгого вечернего платья,
    собственной безрадостной жизни.

    Цвет горящего газа,
    Высокое весеннее синее небо,
    Этюды Матисса,
    Пугающий и неостановимый танец любимой,
    Подобно полевым василькам,
    Или разорванным бусам,
    Или осколкам фарфоровой чаши,
    Будут бездумно и весело взяты в единый букет,
    Именуемый вспоминаниьем,
    поминками по невосполнимому,
    по нерасторжимому браку мелодии с ритмом,
    неподвижного камня - с ускользающей мыслью,
    с тем, что очень похоже
    на движение внутрь
    внепространственного лабиринта.

    "Дух Святый подобен камнепаду..."
    Ещё не такое возможно,
    когда вырубаешь яшму из мрака
    (в тупике подземного лабиринта, с Кораном в кармане,
    с мысленной фигой в кармане,
    с фантастическим самородком в кармане,
    в немыслимом тупике, без работы,
    с долгами,
    мысленно вырубаешь яшму из мрака).
    Слова-кирпичи и слова-путеводные нити,
    ведущие в логово, нет, -
    в самую сердцевину чудища-образа.
    Грязный окурок, бронежилет, шелест листвы, незнакомая тень, -
    Всё, всё слаженно одним веществом,
    Всё неразрывно соткано
    Золотым, Белым и Ослепительным
    (в моём тупике).
    Три прочные нити, -
    когда их охватишь каждой клеткой своего будто бы
    бренного тела, -
    Три прочные нити сведут с ума,
    Откроют прозрачность Вселенной
    (сведут с ума),
    Её беззвучную, невыносимую, камнепаду подобную музыку,
    что сопровождает рожденье миров
    как твои чернила -
    Бумагу.

    Все мы немного шаманы.


    Расслоив созерцаемое до прозрачной кристальности,
    в него не войдёшь, не нарушив спокойствия.
    Растворив себя в обществе - вернёшься (если сумеешь) неузнанным.
    Так.
    Гармония и равновесие - не синонимы.


    Я кое-что знаю об электронных лакунах, об
    оккультно-техническом маразме столетия.
    Потому ухожу.
    Прихватив куст столетника,
    кусок туалетного мыла,
    таблетку хитина для повышения шерстистости,
    я дурачусь.
    Всесильные духи мне вторят.
    Жутко?

    Не на шатком столе, но в подвешенном сферическом слове -
    пространства скрепить.
    Сжать до предела,
    до точки.
    - Нет, не так.
    Луч, отражаясь, возвращается к звёздам.
    Ручей, измеряющий угол наклона,
    меняющий внешность горы,
    форму вечно голодного лона,
    В другом из миров - в незримой мистической призме -
    в просушенном и вновь развернувшемся слове -
    восходит, воюя, к вершинам.
    Так пусть...
    - Нет. Лжёт твой хрусталик: паденье -
    как зеркала не крути -
    Паденье.

    Штиль. Врачующий воздух.
    (Ты то ли сменила духи, то ли...)
    Рифмы - рифы,
    подобно возвращающимся,
    ожидаемым
    и всегда неожиданным встречам,
    чарующим туриста, беспечного странника, богатого лоботряса.
    Подводные рифы - ритмы безбрежных путей,
    примитивная музыка жестокого зодчего,
    его окаменелый пульс
    (или цитата).
    Палуба, как перекличка, утомлённая солнцем, сигарами,
    механическим танцем какого-нибудь механического
    апельсина.
    Ты то ли сменила духи,
    то ли кого-то из нас подвела
    интуиция:
    В пространстве листа места не хватит свиданиям,
    уникальным событиям,
    всему, в повседневности не свершившемуся.
    Но... как нет альтернатив алфавиту,
    так голос твой незаменим.
    - Это я плачу.
    Случайность? Сон? Игра? Догадки? Смех
    потерявшего валюту, визы, адреса?
    Всё рифмы, рифы, острова.
    Но буря где?
    Где буря, берег, капитан?

    Тело Вселенной,
    в буквальном смысле сотканное из золотых
    и ослепительных нитей,
    Словно большая игрушка,
    вместившая весь оставшийся холод,
    живое тепло желания,
    жар мятежной фантазии,
    Словно уютный плед, лёгкий шатёр, самосветящийся шар,
    Защищающий неприкаянного Творца от кошмара безродности,
    нерождённости,
    собственного, не имеющего здесь места быть прошлого, -
    Эта фигура,
    если верить фотографу,
    очень напоминает больного вислоухого пса,
    лихо прогнанного со смотровой площадки,
    куда только что подъехала свадьба.
    Если послушать моего фотографа,
    то можно подумать,
    будто он тю-тю, не в себе, заговаривается.
    Но это совсем не так.

    Благодарность источника склонам,
    законному притяжению,
    боли падения,
    т.е. - движению вниз,
    Даруемому Богом звонкому нисхождению.


    Две абсолютно разные вещи,
    кем-то рядом поставленные,
    случайно названные,
    утаённые, но столкнувшиеся,
    навсегда обретают...
    - Не надо, молчи.
    Холод вершин,
    Одиночество Ницше,
    Движение от наивысшей точки к многолюдным подножьям,
    Указательным знакам,
    Знакам, заменяющим внутренний опыт, внутренний свет,
    внутреннюю согласованность с прошлым.
    И - главное, неуловимое, с трудом принимаемое -
    Чужая душа,
    её благодарность в ответ.

Москава, май, 1999-го,
июнь 2003-го.
наверх>>>