в сторону обратно

    Майя Плисецкая.
    Документальный фильм о звезде. Хороший фильм. Балет.
    Сестра говорит:
        - Обрати внимание, как она слушает собеседника.
        - А как она его слушает? Обыкновенно.
        - Нет, не обыкновенно. Она слушает глазами. Как хищница. Как змея. Она жадно ловит каждое движение. О движениях она знает больше, чем о словах. Движение - жизнь, а слова... слова можно и подменить, и подправить, и исковеркать...
    А я что-то говорю своей жене. И мне кажется, что она меня совсем не слушает.
        - Ты поняла? - проверяю, уточняю я.
        - Понять-то поняла, - рассеянно отвечает она, - только не совсем уловила твою интонацию.
    Ну да, ну да, ты же у меня певица. Рок-н-ролл, рэгги, блюз, голос. Вспоминаю, что говорила сестра.
        - С тобой, моя милая, нужно быть либо предельно осторожным, либо предельно искренним.
    А мой друг говорит мне, что у меня никакой жены нет, что я все выдумал.
    А я ничего не говорю, а мысленно откупориваю бутылку сухого и делаю освежающий и взбадривающий глоток. Простое французское.
    Сестра рассказывала, что для того, чтоб ощутить опьянение, достаточно всего двадцати грамм легкого вина.
    Всего двадцать грамм. Это мое воображение может себе позволить.
    А в пустом Париже, на раздетой сцене, под свет костров и отражающихся в небе звезд - Плисецкая.
    А Жанна Агузарова, моя жена, в Калифорнии.
    А еще, ходит слухи, что у меня развивается страшная звездная болезнь. Но я ее не боюсь. Я готов. Я уже достаточно изучил ночное небо своих государств.
    Голодное, бескорыстное, ждущее глаз небо потерявших границы государств.

+ + +

    Терпение твое лопнуло. Проснувшись сегодня с мыслью, что не смотря на все достижения науки и техники таинственного в мире не только не убавилось, а даже наоборот - стало нестерпимо много, ты (проснувшись) решил больше ни от кого ничего не скрывать.
    Который год уже звонит тебе загадочная незнакомка, знающая каждый твой шаг, мысль, желание и дает советы, и успокаивает когда надо, и, когда надо, - негодует. И вот ты этими самыми странными беседами делишься с друзьями и коллегами. Тебе и верят, и не верят. И крутят пальцами у виска, и гладят по голове. Идет время. Телефон молчит. Но ты по-прежнему рассказываешь всем о ее существовании. Для окружающих твои пересказы телефонных бесед - дело обычное. Многие привыкли и ждут продолжений. Но тебе надоело, ты больше не веришь ни в каких незнакомок, теперь ты особа, приближенная к императору, ты живешь на широкую ногу, ты нередко прибегаешь к услугам дорогой гейши. Из страны утекает секретная информация, так необходимая врагам. Ты подозреваешь в предательстве эту обворожительную, такую небесную и такую земную вечно зеленую сакуру. И вот первый твой обдуманный и хитрый шаг: ты делишься с ней - что называется - дэзой. Но дэза не проходит. Значит, твоей и ее вины здесь нет. Ан, нет. Есть. Гейша неожиданно сознается в том, что она переодетый шпион нескольких вражеских, конкурирующих между собой разведок. Она и тебя вербует. Неловкий шаг, и ты пойман компьютерной сетью. Международный скандал. Журналистская свара. Тень на императора. Ты постыдно бежишь, скрываешься в хижине просветляющегося монаха и так далее.
    В мире несмотря ни на что слишком много таинственного. Ты исповедуешься и просишь совета. Но монах не желает уподобляться телефонной незнакомке и несколько лет проводит в созерцании твоих слов и вопросов. Не выдержав сего божественного тугоумия, ты покорно возвращаешься к друзьям и сослуживцам. Они осуждающе покачивают головами и многозначительно приговаривают: "литература, одна сплошная литература". А ты хочешь уже кричать в ответ: "болото, а не литература"., но вовремя удерживаешься: тебе нельзя так неосторожно выдавать себя.

+ + +

    Зал кинотеатра. Медленно, словно имитируя наплывающие сумерки, гаснут лампы. Искусственная ночь. Терпеливая тишина. Поднимается темное веко экрана. Титры. Название киностудии, название фильма, имена режиссера, оператора, сценариста, композитора, художника, актеров, - они многое говорят посвященному. Для посвященного фильм уже начался, и он, непредвзятый ценитель кинополотен, настроен на нужный лад.
    Оглянувшись, сощуришься на ослепительное око из маленького белого окошка в стене. Там некто, скромный киномеханик, следящий за яркостью освещения и скоростью движения ленты. Но он не интересен тебе, - оборачиваясь, ты мельком заметил застывшие лица сограждан, обращенные к экрану, как к чуду. И ты, так же застыв, ничем теперь не отличаешься от них; ты, загипнотизированный (и спящий), смеешься вместе со всеми и со всеми удерживаешь дыхание. Ты во власти сна, и сон скользит по тем клеткам души, что разделяют твое и общее. Запомни это: твой пульс совпадал с пульсом зрителей. И теперь, стоя в фойе, и одеваясь, и медленно, с неохотой возвращаясь из транса, прислушайся к тому, о чем толкуют окружающие.
    О да, ты вместе с ними, вместе со всеми, смотрел один фильм, и, решив теперь посвятить свою жизнь преследованию ушедших с тобой из кинотеатра людей, решив во что бы то ни стало опросить их всех по поводу виденного, знай: ты окончишь свои дни в просторной светлой палате, с личной тумбочкой для хранения немногих вещей, с блокнотом и карандашом в руках, но лишенный радио, газет и телевизора. Лишенный шедевров стары мастеров, лишенный современных скороспелок. Редко-редко перелистнешь семейный фотоальбом, где ты запечатлен далеким, неузнаваемым, не знающим забот ребенком.

+ + +

    Помнишь: душа твоя звенела, как бокал драгоценного стекла в руках доброго мастера? А позже она сделалась глуха и недвижна, будто бокал был наполнен вином. Ты встретил в подворотне колдырей с родными, до тошноты родными и болезненными лицами. Ты их, сам того не желая, угощал вином Господа, вином для Господа...
    Вечереющее небо замерцало множеством открывающихся глаз, затем наплыли сумрачные безрадостные облака, попил дождь.
    И полночи ты и еще несколько выдуманных тобой (тобой ли? ты ли?) персонажей ели вкусные, редкие, непроизносимые вслух слова.

+ + +

    Нет, не то чтобы небо запаздывает с выполнением твоих просьб, совсем нет, даже напротив: небесный почтальон уже несет в своей синей сумке бандероль для тебя; ты только-только составляешь прошение, а он уже знает, что тебе нужно и доставляет часто не то, что ты просил, не то, что тебе в действительности необходимо: небесная канцелярия лучше твоего разбирается в личных нуждах. А то, что почтальон опаздывает, всегда опаздывает, всегда является часом позже - это в очередной раз лишь подтверждает... безошибочность верховной проницательности: тебе дают больше и лучше того, нежели ты способен вообразить, и ровно столько, чтобы еще раз понять, что от Бога ничего не нужно, кроме Бога.
    ...Мы все находим время для прошений, но немногие терпеливо выслушивают...
    ...Да и боюсь я не самих слов, но голоса...
    (И вообще, хочу того, чего хочу.)

+ + +

    Каждый твой шаг просчитан внутренним шагометром, и голос принадлежит тебе как собственное тело, любое движение, жест, намек на взгляд вызывает в воздухе такую вибрацию, что последующие проделки с электричеством не больше, чем букет искусственных цветов на придорожном столбе. События твоей жизни сведены в возможному минимуму, сон является точно по расписанию, радуешься и молчишь и мыслишь и думаешь и мечтаешь по отведенным для того часам; нет, ты почти не мечтаешь, ты давно забыла о женских сплетнях, о женских тайнах, - ты целиком принадлежишь песне, тебе ясен язык клавиш и струн, ты на ты с ударником...
    Как хорошо, что ты никогда не видела, как там внизу, в почти черном зале танцует местное быдло. Свет юпитеров тебя бережет.
    (Дальше несколько строк трудноразборчиво; что-то вроде: Ее, ничем не примечательную, всегда провинциальную певичку, хранит сцена, тоже всегда и везде провинциаль

Июль - сентябрь 1996 года.

в сторону рэггей

    + + +

    Ребенок говорит солнце, когда видит солнце, слышит дождь и шепчет дождь. Ты же желаешь знать наперед: придет или приидет, продаст или купит.
    Как кровь по ушным перепонкам, как в морской раковине - прибой, как в печных трубах ветер, так и жизнь твоя: чуть отошел, свернул за угол и будто бы не было никогда.

+ + +

    Твоих губ, твоих слез, твоих рук незнакомо-знакомый возврат. Сладкого бреда, сладкого вздора, нелепо-прекрасного вздора ил и уют. О луноокие блики, о морская волна, о мятые простыни и томительное скольжение по стеклу осенних небес. Так. Но сигарет в доме нет.

+ + +

    Темное томное высокое синее
    Опрокинутое и опрокинувшееся
    Скользящее возбуждающее мягкое нежное недостижимое
    Лежащее на глазах и на глазах уплывающее
    Сильное
    Вечно пугливое, вечно пугающее, никогда не обманывающее, никогда никуда не опаздывающее, о небо, доколе ты будешь терпеть сие пустословие?

+ + +

    Ты первой умрешь.
        - Ах?
    Твоих ресниц северный взмах, пух подмышек и ложбины мох, я бы не задумываясь променял на один-единственный поцелуй в мой похолодевший лоб. Но путаясь в городских сетях, утопая в смехе твоем, захлебываясь слезами радости, я забываю о будущем и ничего не меняю.
        - Ну? Не я ли пророчил тебе скорую смерть? Я.
    Только почему, почему не пойму, ты так нежно целуешь меня в лоб?

+ + +

    Многих, многих рук ты помнишь тиски и ласканья. Многих глаз привычные просьбы. И языка прихотливый танец даже в устах монахов. Даже из уст монархов - недостойное их сватовство.
    Господи, храни Наталью, она одна на этом свете.
    Не затыкай мне рта, Наташа, иначе поймешь, что лучший друг тишины - холод.
    Рот, береги и помни молитву, что разбудила черта.
    Если можешь, черт, доказывай обратное.


    И он, усердный рогоносец, украшает - как умеет - пустой шар бирюльками.

+ + +

    Простых слов горячее дышло; закрывая глаза ты вновь у первоистока. Меткие выстрелы среди скал дороже защитных одежд. Тебе не убежать ни от серебра, ни от меди. В горах всегда так: либо вверх, либо вниз. Идущий читает другие книги. Уставший присаживается на камень, древний как эта тропа. Тебе не скрыться ни от земли, ни от неба даже когда в кармане конфетка в современной обертке. Протяни ее проводнику, и ты поймешь, что ничего не изменилось: скупые улыбки среди скал дороже денег.

+ + +

    Нет ничего опасней коллективного разврата.
    У осеннего ветра, у листопада, у шаманского шуршания трав не ищи защиты. Отравился людьми, и вновь возвращаешься к ним. На встрече с самим собою ты сгоришь от стыда. Даже если слова подскажут дороги, если поймешь и простишь чужие дома, не жди от суда снисхождения. Будет быстро и страшно, но помочь тебе смогут те, кого ты купил или предал. Торопись.

+ + +

    Если бы сам президент протянул мне конверт, туго набитый канабисом, я б от него отказался. Я бы решил, что мир окончательно спятил, и вежливо-вежливо отказался. Но, ма, мне никто не приносил столь радостных писем; я сам, ма, искал, сам платил. Все в порядке, все отлично: солнце, дождь ли, ночь ли, день ли - не нужно грубых слов, не нужно лишней грусти. Включи телек и успокойся. У всех у нас, ма, свои, свои особенные сны. Так-то вот.

+ + +

    Смеха твоего неестественный взрыв хочешь превращу в пепел? Неужели? Если хочешь, подарю тебе ручную пальму или дам поиграть? Неужели? Хочешь, расскажу тебе сказку про Силасиа Растафару, или, - как его там - тобою чтимого балбеса, полубеса-полубога? хочешь, сказку расскажу? неужели? Ну хочешь, хочешь, запалю на ножах эту крошку, и здесь будет маленькая Ямайка? Да неужели? Ну хочешь, хочешь, хочешь станцую возбуждающий танец ламбаду и твой блуждающий взор надолго замрет?
        - И ты все это можешь?
    Могу, могу. Истинно так.

+ + +

    Морская волна морская волна морская в морской раковине. Краб медленно ползет, краб неповоротливо ползет, краб как умеет торопится в обратную сторону. Осторожно беру краба за панцирь, и он сейчас думает, что наперекор притяжению двигаюсь я. Кто из нас прав, кто из нас прав, кто из нас прав и не прав, даже Джа не знает. Даже Джа не знает - зачем я храню оторвавшуюся клешню, зачем я тревожу море и мир.

+ + +

    Расторжение сомнительных уз. Растрава диких трав. Глаз, насыщающийся высотой небес. Среднерусский пейзаж: река, поле, лес. У всякой пустоты - свой предел. Это так просто, как рука без привета, как в стене - дверь. Если дойдешь до нее (а ты дойдешь до нее; дойдешь как и все - своими ногами), если дойдешь - не забудь про последнее слово. Солнце, ветер, дорога и пыль - не сладкий сон, но работа. Каков предел, такова и пустота. Собирая гербарий из бесполезных растений, можно уйти далеко-дао/леко. Долго-долго напевая хорошую песню, и самому можно сделаться лучше.

Август 1998, дача.