СТАРЫЙ ПАРК

    Окраина города. После долгих ленивых поисков ты находишь работу. Вернее сватают её тебе добрые знакомые. Грузчик, при минипекарне. Пешком - минут сорок, пятьдесят, на транспорте - неизвестно, но - явно - быстрее. Никто не мерил (никто не мерин), никто не соревновался с тобой. По одной прямой - с полчаса, и повернув перпендикулярно налево - ещё минут десять, пятнадцать. Весь этот несложный счёт и углы чрезвычайно важны, ибо сегодня, после нескольких дней работы, уже проспал, уже конкретно опаздываешь. Мимо летят автобусы, троллейбусы и трамваи, а ты - трам-растарарам, позёвываешь.
    Первый по-настоящему морозный, сухой и звонкий осенний день. Утро. Хочется не бежать, не толкать, а замереть и, глядя в режущее полусонный глаз небо, выкурить одну-другую. Но почему, почему бы тебе не воспользоваться троллейбусом или, даже, иаршруткой? жалко на жетон-талон? боишься контры? не умеешь зайцем? умеешь? не любишь утренних ожидания и давки? тебе плохо - среди чужого и близкого дыхания - мечтается? провидишь катастрофы, ДТП, напряжные встречи и т.п.? Поэт, блядь. Всё суета, капризы и бульварный психоанализ. Да, вполне возможно, что твоя структура несовместима с конструкцией транспортных средств, быть может небесами запрещено (кто подтвердит?), именно с девяти до одиннадцати, с восемнадцати до двадцати ноль-ноль? Не всё ли равно: даже если за твоим словоблудием и мелькает тень неуловимой (неумолимой) правды, истинной полноты (полноты истины) тебе не охватить никогда. Почему бы не свернуть сразу, наискосок (наискосок и сразу), срезать парком и выиграть у шумных проспектов часть спасительного (губительного для второй сигареты) времени? Ты давным-давно не бывал там, не гулял, не пил; парк разветвляется и петляет, Коля любит Машу, и, может статься, закружившись среди полузабытых аллей и неведомо как изменившихся троп, здесь был я, ты опоздаешь ещё больше. Это же твой стиль. Оставьте свой телефон. Иди.

    И бездумно сворачиваешь, Оля сука, ступаешь на шуршащий блёклой листвой асфальт, охотно соглашаешься на волны медленно накатывающей тишины, сам для себя незаметно сбавляешь шаг: старый парк, подобно проржавелой барже, навязывает иную, свою, себе привычную скорость. Он качается и никуда не торопится. А, говоришь ты, что так, что эдак, всё одно опоздаешь, пририсуй вагончик.
    Но хорошо здесь. Чудно. На язык напрашиваются ласкательные. Уменьшительные. Интимно-тихие, полушёпотом. Бархатный, нежный, соблазнительно-воздушный. Что-то домашнее, доброе, домовитое, мудрое, что-то от сказок и снов. Почему же ты никогда не ходишь так, а всегда - дребезжащим и людным зигзагом? Скажи, ведь тебе совсем не хотелось сворачивать сюда, в парк, тебе ведь было неприятно менять маршрут? Да, не хотелось, да, неприятно. Неофобия - боязнь всего незнакомого, в особенности работы. Ноосфера - всё, что громыхает за оградой и очень вредно для здоровья. Вот поди и выбери. Особенно когда напрочь разучился выбирать. Черный или белый? Чай или кофе? С сахаром или без? А с лимоном? С кислым-кислым лимоном и двумя ложками сахара. От цифр не сбежать. Дайто просто горсть сахара. Некультурно? Вы хотели сказать - невежливо. Пусть. Отлично. Даже радостно как-то, хотя и направляешься, будто спеша, на свалившуюся из ниоткуда работу (как подлый вор она всегда выскакивает из тёмного закоулка). Движение коряг, кустарников, ветвей, деревьев, бессмысленных столбов и фонарей. Гармония и ритм. Был ли у парка чёткий план - не важно, - сейчас ты догадываешься, - нет, не так, - догадаешься на следующей строке, - нет, - просто ты видишь сейчас, что разные деревья (совсем не буквы и не иероглифы) движутся с разной скоростью. И скорость их зависит (догадался?) вовсе не от расстояний между ними и тобой, о от их, и только их - породы. Дубы, например, неторопливы (до банального), вербы неожиданны и пугливы, двуликие стаи берёз, редкие осины, дикая бугенвиллея - словно дети, играющие в салки, играющие в прятки (и с ними заодно - орешник). И так далее. Здесь можно ошибаться, но главное - отношение. А ты, признайся, давно ни к чему не относишься с вниманием, на полном серьёзе, не смотришьо по сторонам, старт и финиш, не делаешь выводов, - лишь растаманский светофор на углу да явившаяся раньше тебя директриса с толстым задом способны осветить - да и то на долю мгновенья - сонную муть вечной души твоей. И почему директрисы в хлебопекарнях как на подбор толстозадые? От избытка мучного? Ерунда. Кто знает биологию, знает про белки и углеводы, тот подтвердит: ерунда. Пышные и тучные они от засилья хачиков на квадратный метр торговой площади. Плюс ответственность. И нервы, разумеется. А тут ещё я. Иду.

    Осторожно. Замедли ход. Плевать на выговор, на возможное (так и маячит на горизонте) увольнение: остановись, оглянись (в смысле - оглядись), посмотри одновременно и внутрь, и окрест: неужели тебе не хочется снимать кино? в парке, о парке, о ритме и воздухе, о музыкальных соотношениях инь-ян (их перетеканиях)? фильм "Старый парк", поэтичный (или псевдопоэтичный), медленный (из-за недостатка профессионализма), грустный (из-за этой чёртовой работы и вечного отсутствия денег)? фильм "Старый парк", поэтичный, медленный, грустный? На фоне бесконечного насилия (секс и убийства) у тебя есть шанс своё серое (чёрно-белое) полотно протащить на какой-нибудь альтернативный фестиваль. Потаскаешься по заграницам...
    Развилка. Вот указатель несуществующих давно милиции, медсанчасти, буфета, детского городка, лодочной станции. Щит с выцветшими буквами: сосиски, пиво, шашлык. Поверх бравый люминесцентный росчерк: свиньи не умирают. Панк-рок. Пиво сейчас не помешало бы. Две мамы: одна с коляской и сигаретой, другая - беременная. Одна небрежно несёт в себе тайну, вторая только делает вид, будто тоже хранит нечто. Но я глуп, и потому верю им обеим. (Режиссёрский замут: раздеть их обеих. По осеннему парку лениво прогуливаются две некрасивых голых бабы, одна из которых с огромным животом, а вторая просто толстая. Мы, мол, не эротоманы, мы за высокое искусство, за острые ракурсы и недвусмысленную двусмысленность.)

    Дети, собаки, собаководы (отдельная секта), пенсионеры. Войдя в одиночестве, на разветвившихся аллеях ты вновь встречаешь людей. Вот ведь как разумно устроена жизнь. Космос. Космос и осмос. А, быть может, они и вовсе никогда не покидают пределов, живут себе тихо-мирно на летних верандах и в шалашах? безмолвной дружной коммуной, что презрительно забыла о существовании окружающего парк города, о ничего не значащих словах, о до одури деловых связях? собирают бутылки, отнимают у поздних прохожих одежду и деньги, поедают случайно забредших сюда подростков? ублажают себя набоковскими нимфетками? не гнушаются молодыми мамами? Роют землянки. Изучают язык птиц. Дрессируют белок. Белки терроризируют округу, в частности - ларьки и автомобильные стоянки-ракушки. Как же всё-таки не хочется на работу! Мир умер, ты окружён строгим набором личин, которые - в свою очередь - тоже рухнут, погребут под собой своих носителей, и город, с притихшим наростом парка, затянет непролазными джунглями. Аминь. Из землянок выйдет доселе неведомая особь, молчаливая, крепкая... Вокруг Терлецких прудов уже бродят молодые беркуты, а в почтовые ящики близлежащих домов раскидывают прокламации: "Что такое русская свастика, какая у ней история и будущее за нами". Вот что бывает с головой, когда спривычного маршрута свернёшь чуть в сторону. Не проспект, не улица (и не загадка для взрослых), - аллея, а сколько всего разного в тебе начинает пробуждаться, шевелиться, копошиться, обособленно и самоценно жить, жить и питать твоё естество. Ну да, ну да, мы это называем впечатлениями. Только они почему-то у всех разные. Или я опять ошибаюсь? Бежать от природы, вот что.
    Спортсменистый парень, лихо разгребая листву, подобно чёрной примете перерезает поперёк, и напрочь лишает меня всех предыдущих мыслей. Где я теперь их найду? А? Что думал только что, о чём вопрошал? А ты вопрошал? Ладно, бывает и хуже. Особенно там, на бульварах, идёшь себе, идёшь, как вдруг выскакивают на тебя розовощёкие юноши с просветлёнными взорами и назойливо принимаются зазывать тебя на абсолютно бесплатную проповедь; или впаривают тебе кофеварку, утюг, набор бижутерии, не пойми чего, цацки; или дождливым и ветренным вечером тормозят тебя с проверкой документов, а на кармане долгожданный хэш, оружие, а паспорт насквозь фальшив, ты знаешь об этом точно, и они точно об этом знают, а руки уже в крови, а ноги совсем не держат. От такого перебора расходимся по сторонам. Всё-таки хуже когда липнут эти педерастичные братья-христиане, у которых одна мысль в голове: свалить бы куда поближе к Ватикану. Или к мормонам. Так о чём бишь я?

    А, да, спортсменистый парень. И откуда в нём эта прыть? (Главное: почему он не на работе? Если он какой-нибудь из себя телохранитель или ночной охранник, то сейчас должен спать. Верно?) Прыть, потребность, желание, силы? Ведь это необходимо приобрести костюм, соответствующую погоде и месту обувь, раньше обычного вставать, правильно и хорошо питаться, быть относительно свободным, иметь цель, иметь волю, не пить, не ширяться, отслеживать порноновинки, регулярно принимать душ, проверять пульс, посещать врача, общаться по интересам, жить по понятиям. Вот сколько всего нужно для такой лёгкой, на поверхностный взгляд, пробежки. И цель-то нужна большая, нежели сохранение здоровья. Да: либо патология, либо что-то великое, властное, властолюбивое, труднообъяснимое. И небось из тех типов, что после нескольких общих фраз доверительно и, вместе с тем, внушительно обращаются ко мне приблизительно так (всегда одинаково):
        - Слушай, а написал бы ты обо мне. А? Вот слушай сюда...
    И начинается канитель-тягомотина (я, вообще-то, слушатель тот ещё, со стажем). Помню такого одного. О-о. Щ-щ-щас. "Ну, несколько строк, эпизод, зарисовку, рассказ. Или повесть. Роман!" Поэму. И, магично заглядывая в глаза, в самую душу: "Нравишься ты мне", - "Уж не знаю, чем", - и: "Уж прости, но иногда ты меня бесишь". Сыт, опрятен. Обливается ледяной водой. Любит славянский тип (чем несказанно горд), читал Юнга, хорошая память на анекдоты. И обязательные бездны, бездны. Отлакировать хамовническим. Перед сном, в воскресенье, две таблетки аспирина. Лучше, конечно, остановиться в субботу. Но... ты отвлёкся и, кажется, идёшь совсем не туда, куда следовало бы. А через какие-нибудь почаса (через двадцать минут) начнёшь канючить: этого больше не повторится, этого больше не. Сворачивай вслед за бегуном. Тропа верная, широкая, без подвохов. Пробегись, догони, успокой. Скажи, что непременно напишешь о нём очерк. Нет, сагу на страниц эдак пятьсот. "Трусцой от страха".

    А уж не потому ли и сам боялся срезать путь, что знал о чарующем и тормозящем великолепии мест сих? А не лучше, не лучше ли после рабочего дня, под плавно темнеющим небом, устало и без ущерба, а даже для пользы, ежевечерне возвращаться по прихотливо кружащим залысинам и мосткам, по мосткам и брёвнам, подозрительно шатким и полуволшебным?
        - Полуволшебным?
    Вот оно что. Причина проста, но её как всегда трудно поймать: ты гулял здесь в детстве, с мёртвой теперь бабушкой, ты не в силах так часто сталкиваться с собственным старением: впереди однообразная работа, раздвинутые ноги, а дряхлые рассыпающиеся перила и доски по-прежнему имеют свой подозрительный полуволшебный вид. По-прежнему процарапанные ключом или гвоздём ноги с пушистым, будто скрученная колючая проволока, комом между. Легче стареть вровень с вывесками, неприметно, тихо, быстро. (По-тихому и по-быстрому.) Гуляющие здесь пенсионеры не следят за временем (они следят за тобой), а там - у тебя - за оградой непролазного бурелома - у камней, у пластмассы, у людей, их назначений, значений, профессий, взглядов - одинаковая скорость, одно направление, один конец: отвлечься, забыться, остыть. Буду изо дня в день, буду целыми днями бродить по парку.

    О Парк, как хочу впитать тебя, вобрать в себя, всего, унести с собой и - ужас, ужас, ужас - сжечь. Дыши, шурши, не обижайся. Пепел в урну.
    Вот любопытная открылась картина: столик, за которым должны бы играть в домино; облокотившись дремлет человек; непочатая бутылка, рядом - на скамейке - развёрнутая книга. Рыжий. Подобное сочетание не раз использовалось в живописи (повисшая рука), годилось для кино (кленовый лист, слетевший сначала на страницу, а затем упавший далее, на землю), но это не лезет (вопреки всем сочинителям), не умещается в произведении литературном. Вот беда: кажется плохо состряпанным, трафаретным, надуманным. Тем более, что для сна на воздухе достаточно холодно, пить вино - рано, а приличное сухое (видно по этикетке) одинокий и неработающий (видно по одежде) мужчина позволить себе не может. А вот позволил. И сидит. И ни в какую литературу не хочет. Поляна. Стол. Две кривые лавки. Пень. Бутылка. Книга. Будничное утро. Осень. Соблазн этого человека обокрасть. (Перебор.) Но - во-первых - глупо и не способен, а во-вторых - перебор - проникнувшись бессмертностью его живописного образа, его точностью, его неподдельностью, его восточной печалью, и собственной завистью (захлебнувшись) - обхожу на расстоянии, дабы не разбудить, не нарушить, не смутить. Вот какой я деликатный (я ещё больше деликатный, но речь сейчас не обо мне). Далее должно открыться что-нибудь шумное, весёлое, беззаботное.
    Так и есть. Вы не поверите, но так оно всё и случилось, как я предчувствовал: неожиданно и усиливаясь вышеназванным ощущением чего-то такого, вижу импровизированное футбольное поле. где класс подростков гоняет мяч (а учитель, поодаль, принимает у девочек зачёт по сублимированной в прыжки тупости).

    Да-а, не готов был столкнуться с оравой школьников, да, теперь ты узнал, почему бывает так больно. В детстве (пишу обещанное, то самое, с магическим заглядыванием в глаза), в детстве...
    Вот один швырнул в другого портфелем. И орёт мне чуть ли не в самое ухо:
        - Я же повторял тебе, что больше не играю!
    Тот, первый, делово замечает:
        - А кто тебе сказал, что мы играем?
    Запущенный, туго переваривающий стекло и железяки березняк. И почему ты не пользуешься диктофоном? Не чтобы отчаянно урывать у реальности чужие голоса, а вот так вот, в пути, в осенней тиши и шуршании записывать рождающиеся от мимолётных столкновений мысли (ладно, пусть: мыслишки). Ведь именно для таких случайных зарисовок ("А кто тебе сказал, что мы играем?") ты и прикупил эту тайваньскую игрушку. Ну, где твои оправдания?
        - Неловко как-то вынуть в перекур такую вот штуку и начать - при посторонних - орать: я же повторял тебе, что больше не играю!!!
    Так вот тебе парк, вот летняя эстрада, скамейки, веранды, деревянные - для детей, влюблённых пар, алкоголиков и подрастающей гопоты - ни то избушки, ни то телефонные справочники, ни то учебники естественной жизни. Страшно? Отвечу: просто-напросто у тебя нет темы. Нет темы. Точка. Смотри... какое... дерево...
    Старое и неподвижное, невидимо, но упорно растущее, оно тебя шокирует, не правда ли? Да, оно меня шокирует. Вот где необходим диктофон. Что-то вроде откровения. Но мягче. И вместе с тем совершенно невыразимо. И всё это (дерево и состояние) требуется зафиксировать. Сюда, сейчас, для такого момента более бодходит буддийское: сатори: "ничего особенного": удар тяжёлой веткой о ветер, десять минут ходьбы, утки летят в далёкие страны, а ты шаришь по интернету в поисках старого парка. Бессловесная, гнетуще-низидательная тема. Тебе больше не сбежать от неё. Не скипнуть, хип ты олдовый, от этой растущей в себя закольцованности. И никак не запечатлеть.

    И вот из сумки с бутербродами, кофе в банке и халатом, ты суетливо вылавливаешь самопишущий аппарат (троллейбус в миниатюре, - сравнение идиотское, но времени на более удачные метафоры нет) и торжественно, словно при виде исторического события, фиксируешь:
        - Я понял мысль Гёте.
    Стоп. Старое дерево, неведомой тебе породы (разумеется, дуб), оно среди парка как Полярная звезда, вокруг которой всё (остальное) вертится. Вечером ты обязательно забудешь, никак не сможешь понять, при чём здесь Гёте и какую его мысль ты имел. Но сейчас ты прежде всего поражён соотношением, соотношениями ствола и ветвей, высотой и шириной, пустотой поляны и наполненностью, заполненностью, немым звучанием, которые не поддаются обозначению, выражению. Лучше бы молчал. Всё у тебя наперекосяк. Грубо, очень грубо, но ты не можешь уже остановиться, ты сравниваешь открывшийся пейзаж с хорошо тренированным и нагим телом; затем - зачем-то - некстати - нелепо - наспех - подмечаешь, что фотография этого дерева, как фотографии скал, рек, лесов, лесных ёжиков, домашних - например - кошечек, бытовых приборов, интерьеров, автомобилей и т.д., подобна, подобны обычной газетной порнографии. В самом буквальном смысле. И все возможные метафоры, ещё не явившись, проскальзывают мимо, ты непоправимо опаздываешь, тебе необходимо сказать что-то важное, особенное, небанальное и лаконичное.
    И невпопад тараторишь:
        - Такую вещь хочу сотворить, чтобы ух, чтобы все детали в ней так сочетались с основным, чтоб законным браком, как в дереве, мне дано, и свечи, и пение, как окружённая елями поляна и без облаков или одно-два на срезе верхушек чтобы вещь эта превратила дикую пустошь в питательное поле чтобы шелест лисьев сам определил расстояние от нежных побегов до колкой вечнозелёной охраны чтобы чтобы шелест зелени и всё такое...
    Но не то, видите, не так. Не правду сказал, а ложь. Чуточку (самую малость) приукрасил. Оставим патетику до вечернего портвейна и перейдём к - на взгляд дилетанта - более блёклому и малозначащему:
        - Окраина мира... По одной прямой - полчаса, свернув перпендикулярно налево... таоя конституция исключает... электричество, не текст, а сплошное электричество... а за спасибо и прыщ... подобно ржавой барже навязывает... цель большая, нежели простое сохранение здоровья... можно сойти с ума и пристально глядя на обычную чашку, потому-то и бежишь, ничего не замечая и ни перед кем надолго не задерживаясь, не отчитываясь... с мёртвой бабушкой, мёртвыми аттракционами, мёртвыми буфетами и мифической трёхкопеечной газировкой... с Юнгом под мышкой... а деревья продолжают тянуться к небу и будто бы никогда... что пригодно для живописи, в литературу не лезет, а эти... экранизируют, экранизируют, будто собственная фантазия отсохла... никто не говорил, что мы играем, а мы играем, играем, оно тебе шокирует, беда в том, что тебя ничего не шокирует, с невероятными нежностью и любовью, так, что собственная жизнь на миг делается ненавистной, но только на один миг, сразу же проходит, переключаешь программу, какой-нибудь умный мужик, даже мужиком назвать стыдно, как-то не вяжется, сплошная духовность, аура как у моего дерева, заслушаешься, то поглощает, то рождает, подобно индуистским демонам, миры, иллюзии, надежду, одежду, магазины, спорт, бутсы, словно украденные из реквизитной фантастического триллера...

    Безумец! кто, вместо тебя, загрузит фургоны хлебом, кто? Ты оставляешь народ свой без горячих булок, немытых чурок - без бабок, ты создаёшь очереди и - заодно - недовольство и злобу, что пронесутся мимо тебя. Простите меня, люди, опаздываю (когда-нибудь ещё и отдельное спасибо скажете, что по дороге не взорвал ничего: эти тайваньские штучки хотя и похожи на диктофоны, но предназначаются не для).
    Совсем рядом шумит улица. Совсем близко. Крюк по тропе, и ты прямо на нужной остановку, будто летел на маршрутном такси. Или напрямик, сквозь этот злосчастный шпороцветник? Или, или обратно, вглубь, к поросшим тиной прудам, катамаранам и безвёсельным лодкам? к шахматным столам, за которыми кто-то круглосуточно режется в карты? зазнакомиться с лесными братьями, ловко поймать запоздавшую в тёплые страны утку, научиться спать на земле, передвигаться бесшумно, каждое утро комплекс цигун, тайдзыньи бай-бай, натаскать всех местных белок на окрестные палатки, а то и шоп-магазины? Ох, как мечтается, когда спешишь и опаздываешь к душным и сдобным ароматам выпечки, когда аж напролом лезешь, лишь бы быть не хуже кол-лег.
    Свалка. Совершенно непролазная свалка. Ты знал об этом? знал, что здесь сам чёрт ногу сломит? Наитие? Подсознание? Божественная интуиция? Да у тебя вся жизнь такая. У-дачная. И ни дороги, ни подъезда для самосвала или трактора. Сюда и с горным велосипедом не продраться. Ясно. Кто-то подобный тебе обронил ключ, или брелок, или зажигалку, и потерянная вещица, притягивая пробки и прочий хлам, разрослась в такую чудовищную гору. Невероятно. Или скинули всё это с неба, с вертолета, спецдирижаблем. Всякое может быть, я уже ни чему не удивляюсь. И вы не удивляйтесь. Ничему, что как-то связанно с человеком, его поступками, цивилизацией и их взаимодействием.
    Что ж, обидно, идём назад. Теряем время. И до кучи тебя окружит сейчас свора злых и голодных псов, залезешь на самую вершину свалки и будешь куковать до вечера. А ровно в девятнадцать сорок пять эти поганые псы уйдут восвояси, разбредутся кто куда, будто и не было никакой стаи.

    Торопишься из самых последних сил, а навстречу тебе, для моциона, вероятно, движется трухлявая, полуреальная, полунесуществующая пара. Старик и старуха, с нежностью ведущие и друг друга поддерживающие. С такой невероятной нежностью и любовью, что тебе становится ненавистной собственная жизнь. И ты, творец очищающей боли (садист?), ты кажется впервые встретил людей, что не вызвали у тебя ни жалости, ни отвращения. Радуйся: эта прогулка, этот возмутительный крюк, эта преднамеренная ошибка стоили того: теперь ты знаешь, ради чего, ради кого существует город с его заброшенным парком, ради кого пекут булки и ради кого торопятся на службу... Но ты видел?! видел, что может быть после того, как умолкнет трепещущая от взглядов и зеркал красота, сотрутся различия между полами, контуры расплывутся до опасной аморфности, а родная плоть приблизится к исходному состоянию - ... Хватит! Видел - радуйся, радуйся и беги, беги да оглядывайся: у этого грохота уже новые, неузнаваемые, незнаемые тобой законы.

    Так и есть (вот что значит не смотреть по сторонам): столкнулся с какой-то лохудрой и... уронил добытое, и остервенел, и ввинтился и в без тебя исправно работающий механизм. Столкнулся - случайность? - оплошность? - чья-то неповоротливость или наглость? - очередной намёк? - насмешка? - новая музыка? - учти, этот парень курит подозрительный беломор, - задел, ощутил, даже успел уловить запах не то помады, не то вчерашних выветрившихся духов, обрывок чужого сна, что-то запретное, тщателно скрываемое, не так уж и тщательно, проник всю жизнь её, хаотичную и бестолковую, неумелую и - вместе с тем - основательную как эти остановка и лишённый светофора переход. Белая полоса, прыг, белая полоса, прыг, белая полоса. Проник ли? Хуже: упёрся всеми внутренними зрачками в ту пульсирующую под узкой юбкой дыру, что то поглощает, то рождает - подобно индуистким тёмным богам - миры, иллюзии, надежды. А как упёрся, так и провалился, а как провалился, прыг, белая полоса, так и предал своё несказанно высокое одиночество ради обыденной и пустой воды (да-да: вода совсем не пуста и совсем не обыденна, но...) Но - а ведь это на данный момент самое главное - вошёл в подсобку нормальным человеком. Ночная смена догружает последнюю для них фуру, толстозадая запаздывает, у тебя в запасе ещё минут несколько, можешь передохнуть, пожешь поздаровкаться, можешь пообсуждать вон с теми мужиками торопящихся к автобусам самок.

    Булки, булки, булки. Мягкие, тёплые, горячие, свежие, упругие. Напор, движение, счёт, лёгкая усталость, перекур. Кажется ты что-то кому-то обещал, кажется ты в утреннем (внутреннем?) парке поймал какую-то необыкновенную весеннюю ноту? Да, что-то несомненно было, даже наговорил кажется какой-то возвышенной чепухи. Что-то про Гёте. Не столь сейчас важно, дома, быть может, прокручу, перепроверю, переравлю. Авось... Да, конечно, вспомнил: щуплый школьник, бегающий по футбольному полю в бутсах, будто бы украденных из фантастического триллера. Ядовито-яркие и огромные, они совсем не вязались с неразвившейся фигуркой игрока, и ноги росли из них как постмодернистская конструкция из раздвоенного супрематического горшка. Но стоит ли о том? На каждом шагу улыбаются тебе тысячи несоответствий (улыбаются, подмигивают, а иногда кажут язык), а ты заморачиваешься мелком проскользнувшей и выпрыгнувшей из подкорки обувью. Оставь, не мучайся, - пятница. Парком, разумеется, ты возвращаться не будешь, это как-нибудь в другой раз.
        - Но почему, почему?
    Потому что с попутчиками можно и в троллейбусе. Потому что в детстве ты получил портфелем по голове. Потому что у тебя такое ощущение, будто ты навсегда потерял там нечто невосполнимое, драгоценное, дорогое для тебя, неповторимое и никакими заклинаниями невозвратное. Да мало ли почему.
        - Е-рун-да.
    Просто, просто пятница, завтра выходные, завтра и решим - что, как и зачем. А сейчас - как и всем - втиснуться бы в зацепившуюся за провода машину. Вместе с людьми, с их тесным дыханием, с откровенным безразличием друг к другу и к друг к другу непреодолимой, непоправимой и простительной тягой.

    Группируешься, вскарабкиваешься, по возможности ото всех отворачиваясь и прячась, проталкиваешься к плывущим за задним стеклом огням. А в затянувшемся серыми клубами небе уже зажигают, между прочим, никому ненужные звёзды. Поехали. Контролёров не будет.

Москва, март 1999-го,
июнь 2003-го.