Дмитрий Таланов:

Алексей Легалин:

Скоростной спуск

    ...Парень справа резко уходит на могулы. Я остаюсь один и решаю исследовать неширокую просеку, тянущуюся вверх. Наклон небольшой - моей инерции как раз хватает до самого верха.
        - Класс! - шепчу я, плавно затормаживая на верхушке холма. Спускающаяся заснеженная дорога, прорубленная в сросшихся от старости седых елях, даже на первый взгляд обеспечивала по меньшей мере километр спуска. И какого спуска! Перепад около 300 метров.
     Так далеко, как можно рассмотреть, никаких особых сюрпризов ждать не приходилось. Легкие бугры кое-где, но дорога чистая. Правда, я собираюсь нарушить правило не кататься в лесу без напарника. Но это короткий спуск, деревья растут только по сторонам дороги, а я не могу себя заставить покинуть такое замечательное место, не испробовав его.
     Толкаюсь палками, начинаю спуск. Для начала неплохо. Мягко нарастает скорость, потрясающее скольжение. Почти прямая с очень плавными, не съедающими скорость, поворотами. Чувствую щелчок ветки по левой палке - понимаю, что не замечаю, как быстро разгоняюсь. Неприятно близко прохожу от стены деревьев - страшен удар на скорости в такую стену.
     И снова я помеху не замечаю. Только палка, судорожно рванувшись назад, звенит, столкнувшись с очередной веткой. Больше не еду "врастопырочку". Стараясь держаться посередине дороги, дальше решаю спускаться быстро.
     "Быстро" получается очень быстро. И уже летят деревья справа и слева. Шуршание снега сменяет свист. Отличный спуск, мягко глотаются почти незаметные бугры. Прикидываю, что половину уже прошел. Вылетаю на плоский участок - получаю возможность более подробно рассмотреть нижнюю половину холма.
     "Твою мать!" - страх прокатывается волной. Впереди за крутым поворотом, перед небольшим бугром, метрах в пятидесяти от меня - ель поваленная, аккурат поперек дороги, с широко расставленными мохнатыми лапами. Никакой возможности увидеть ее раньше - лес и сильный наклон дороги скрывают помеху. Надежда на бугор небольшая - больно уж ель здоровая. Не перед кем будет оправдываться, если ударюсь о ветку, потеряю сознание и задохнусь, зарывшись в снег. Времени на раздумья не остается.
     "Тормозить или прыгать? ...Черт, поздно! Теперь только прыгать". Я быстро приближаюсь к повороту. "Скорость!" - мелькает в моей голове. Поворот - враг скорости. Потеряю скорость - не удастся вылететь с бугра достаточно высоко, чтобы избежать столкновения.
     А тело мое это уже осознало. Левую палку под мышку. Правая нога плавно выжимает лыжу, выпрямляя колено, фиксируя угол резания, перенося центр масс. Левая, сильно вибрируя, следует за ней. "Ах, ты хорошая моя! Сколько же килограммов сейчас на тебе?" Фонтан снежной пыли.
     Чувствую, что перенесу на левую больше веса - начну проскальзывать к стене деревьев. Чуть больший угол резания - упаду внутрь поворота. Снежная поверхность несется совсем рядом с лицом, вибрируя от бешеной тряски обоих лыж.
     "Держим, держим!" - металл окантовки режет снег по оптимальной дуге, рисуя лучший поворот в моей жизни, который некому увидеть.
     Центр пройден. "Пора!" - начинаю выпрямление, смещаясь к оси лесной дороги. Исчез снежный фонтан, растворился за моей спиной. Я больше не режу снег - я скольжу, набирая драгоценную скорость, сжавшись в тугой комок, разрезая ставший вдруг плотным воздух.
     Деревья по сторонам дороги слились в две черные стены. Сладостное ощущение от растущей скорости пьянит меня.
     И зверею я. Как полярный волк, преследуемый вертолетом в дикой снежной степи, уже ничего не боясь и желая только одного - дорваться до глотки пилота. Страх сам уходит, бежит, скуля и поджимая свой хвост. Рев крови в ушах заглушает свист ветра. Ощущая мощь готовых к толчку ног, концентрируюсь на бугре впереди.
     ...Толчок! Я вложил в него все. Он поднял меня почти на уровень макушек елей и увидел я далеко, за круто обрывающимся вниз лесным массивом, обычную автомобильную дорогу. И рейсовый автобус, неторопливо ползущий по ней. И людей в нем несчастных - нет у них в жизни азарта, незнакомы им ни холод отчаяния, ни упоение победой.
     Скоростной спуск - это осознанный риск. А травмы - цена восторга за полет по крутому склону. Люди боятся травм, боятся, что не совладают в критическую минуту с собственным телом, сорвутся в беспорядочное падение, когда руки-ноги-лыжи-палки - все крутится одним страшным колесом, ломая кости и насмерть отбивая внутренности. Поэтому люди берегут свои неумелые тела.
     А ты не бойся! Ты ухвати его лапами и не давай ему спуску. Гони его и терзай. Человеческое тело - существо нежное. Но если почувствует оно железную волю, то вынесет самые безжалостные тренировки и в один прекрасный день подарит тебе восторг полного контроля над собой.
     И полетишь ты по снежному склону под неправдоподобно синим мартовским небом рядом с такими же безумцами, умело проходя и метровые бугры, и крутые повороты, и обледеневшие спуски.
     Не бойся штаны изорвать, не бойся лыжи переломать. Зажми свой страх в кулак. Почувствуй, как бьется твое горячее сердце! И, воя от восторга, впервые в жизни прочисти самые затхлые уголки своих городских легких.
     А потом, после особенно страшного спуска, когда ноги еще продолжают трястись от пережитого, налей себе горячего глинтвейна и расскажи незнакомой девушке бородатый анекдот, и предложи спуститься на лыжах с ней на руках, и обучи ее приемам уклонения от потерявших направление "чайников", и расскажи ей пару откровенных небылиц, и вечером, на украденных в кафе подносах, соверши с ней свой последний за день спуск, и отыщи незакрытый вагончик выключенного на ночь подъемника, и...
     ...И, взглянув в ночное небо, усыпанное самыми крупными виденными тобой до сих пор звездами, подумай, что скоро наступит лето, но что оно когда-нибудь кончится, обязательно когда-нибудь кончится. А потом непременно настанет новая зима.

Волна

    Я покидал Торонто в грозу. Уже выезжая из подземного гаража, видел, как ослепительно синий ствол молнии уперся в западную часть города, замерев там на целую вечность. А когда он исчез, что-то страшно полыхнуло в полнеба - зеленым, потом темно-красным, потом опять зеленым. И все погасло. Исчезли башни даунтауна, погасло уличное освещение, неразличимы стали дома у дороги. И только фары запоздалых машин освещали мокрый от дождя асфальт. Я включил музыку. "Мое имя - стершийся иероглиф, мои одежды залатаны ветром... а что несу я в зажатых ладонях, меня не спросят и я не отвечу..."
     Через пятнадцать часов я уже въезжал в Кейп Бретон. Еще два часа по серпантину вытянувшегося вдоль побережья хайвея - и я на месте. Каменистый берег здесь круто обрывается в воду, отнюдь не лаская взор нежным песком. Но песок мне был и не нужен. Я приехал за другим. Вслушиваясь в хорошо различимое биение пульса Атлантики, снял с крыши машины доску для серфинга и стал спускаться к скрывающейся за соснами воде. И в момент, когда взору открылся океан, понял, что сегодня мне повезло.
     На меня шла волна. Послеполуденное солнце хорошо освещало ее - зеленую, сверкающую, как бы подсвеченную изнутри. Ветер с побережья дул ей прямо в грудь, стряхивая пену с грозного на вид гребня. Серьезная волна - это многотонная масса воды, махина, неудержимо надвигающаяся на поднимающееся ей навстречу дно океана. И от этого растущая вверх. Медлителен ее бег, но мощь ее - воплощение хаоса. Мчится она от начала мироздания, порожденная им и наделенная его силой. Рождаясь в океане и умирая на берегу. С сегодняшними волнами стоило поиграть.
     Стоя в полосе прибоя, я ожидал окна. Никогда не стоит садиться на первые в серии волны, даже если они и кажутся очень удобными. Дело в том, что самые большие волны - последние. И если делаешь ошибку, когда волна уже перед тобой и нет времени сделать новый старт, остается только нырять в идущую на тебя стену, надеясь не встретится головой с камнем, когда бурлящий поток выбросит тебя на берег.
     Уже четыре волны упали к моим ногам, раздраженно шипя белоснежной пеной. Вдали в океане появился холм, сигнализируя о последней из них, идущей к берегу. Время пришло. Разогнавшись до требуемой скорости, я оседлал стенку, углом резания стараясь удержать доску от скольжения вниз. В катании на волнах главное - оставаться на самой вершине до момента, когда она начнет валиться. Иначе угол скольжения будет недостаточно крутой и тогда волна догонит своего седока, обрушится на него гребнем, собьет его с ног, бросит на голые камни у своего подножья.
     Мне удалось обработать ее без ошибок. Я успел отойти на десяток метров, когда услышал за спиной тяжелый вздох упавшей на берег воды. Однако сегодня океан не дал мне отдохнуть. Почти сразу же я различил очередное формирующееся лазурное произведение природы. И ничего не оставалось, как сделав поворот на гладкой воде, оседлать очередного монстра. Завершив разворот в верхней точке, я срезал начавшую заламываться верхушку как раз ко времени, когда волна сформировала оптимальный уклон, позволив скатиться к своему подножию, ощутив радость хорошего скольжения. И облегчение, будто вырвался из пасти огромного животного.
     Но что-то странное происходило вокруг. Вместо привычного спокойствия после прохождения серии я опять ощутил, как меня с силой тянет вниз. И повернувшись лицом к океану, увидел в зловещей тишине несущуюся к берегу еще одну, еще не полностью сформированную, но уже поражающую воображение своей мощью огромную волну. И я не представлял, как я смогу вовремя оказаться на ее гребне.
     Седьмая волна... Это было невозможно. Только не здесь, не в Кейп Бретоне. Семь волн в серии - редкостная вещь даже в открытом океане. А здесь, у берега, ее давно должно было разложить на несколько более мелких. И все же она была. Росла передо мной, заслонив собой горизонт. А потом, когда ее зловещие челюсти начали смыкаться - и остальное небо. Только зеленая изогнутая дугой многометровая стена воды, за сотни километров пути вобравшая в себя мощь породившего ее океана. И в ярости вставшая дыбом перед пытавшимся остановить ее бесконечный бег берегом.
     Понимая, что уже не успеваю убраться из зоны обвала, бросил доску вниз, стараясь как можно быстрее набрать скорость, спиной ощущая приближающийся гребень. Пенные струи его уже обволакивали меня, когда доска наконец перешла в глиссирование. Теперь я скользил вниз как бы паря над поверхностью воды, и в этот момент страх покинул меня. Я почувствовал, как в глубине души та частичка безумия, что присутствует в любом из нас, выросла внезапно, овладев мной целиком. Подчинив себе, взамен наделив другой силой. От ощущения переполнившего меня восторга я рассмеялся.
     Сильно согнувшись, почти прижавшись грудью к доске, я прошивал собой уже почти полностью поглотившую меня массу воды, компенсируя ее могучие толчки, продолжая удерживать баланс. На бешеной скорости летя к подножию, захлебываясь от восторга, принадлежа уже совсем другой стихии. Волна еще пыталась сбить меня с ног, навалившись всей своей массой, забивая соленой водой уши, рот, глаза, закручивая вокруг зеленые вихри. Но была уже бессильна. Не обращая ни на что внимание, я летел вперед. И тогда она сдалась.
     Бушующий поток стал слабеть, отставать, освобождая от своей хватки, позволяя наконец наполнить легкие свежим воздухом. И сразу же я потерял контроль над доской. В неуловимое мгновение она выскользнула из-под меня, сильно дернув контрольный шнур, оборвав его крепление, тут же исчезнув в пенящемся водовороте. Падая на спину, я почувствовал, как та, с которой только что так неистово боролся, мягко приняла меня на себя, приподняла и, чуть подержав в своих огромных ладонях, неторопливо опустила на пахнущую йодом крупную гальку пляжа.
     Хрипя и отплевываясь от забившей рот и глаза пены, обессилено лежа на мокрых камнях и сожалея о потере любимой доски, я не чувствовал себя проигравшим. Потому что сегодня я противостоял божеству.
     На обратном пути домой в машине "Пикник" снова негромко пел для меня: "на все вопросы рассмеюсь я тихо, на все вопросы не будет ответа... ведь имя мое - иероглиф, мои одежды залатаны ветром...."


Алексей Легалин

Свершение

    Где-то вдали отрывисто проясняли утро собаки. Даже голоса у них были грязные.
     Петру никуда не хотелось идти - не потому, что он не надеялся найти то, что был должен, а просто: недосып и полный упадок каких-либо сил, длящийся уже забытое варево времени. Время варилось, и шёл мутный тоскливый пар…
     И угораздило же пойти в такую рань, когда даже нормальные, давно нашедшие своё течение в жизни и влившиеся в него, граждане ещё не повыползли из своих повапленных бытом конур.
     А, впрочем, Пётр, ещё вчера вечером преисполненный радостной уверенности в результатах грядущего дня, сладостно предвкушавший крутой перелом в своей муторной жизни, чувствовавший в себе нарастающий гул подготовленного к взлёту самолёта, теперь, тупо бредя по серой пустыне заложенных туманом улиц, не надеялся уже ни на что. Больше всего ему хотелось вернуться и завалиться спать. Но он знал, что это не принесло бы ему ни удовлетворения, ни успокоения, и продолжал брести, спотыкаясь о туманные, скользящие выступы времени.

*

    Когда он понял, что допросился чуда, что теперь оно обязательно произойдёт, и надо только пойти и взять? На этот вопрос Пётр не смог бы ответить определённо, хотя…
     Да, да, именно в тот день, вечером, блеснул клинком яркий луч сквозь липкую мглу депрессии, и размочил её, расколол. К утру всё вернулось, но кончик луча остался, как начало путеводной нити, как стрелочка, указывающая направление пути. Вот только что это был за день - среда, четверг? Это уже никак не вспоминалось.
     И куда приведёт его луч? Этого Пётр не знал, и ему было любопытно. Чемодан с миллионом баксов? Ещё какой вагон материальных благ с паровозом проблем в нагрузку? Или нечто несоизмеримо большее и высшее - некое приключение, встреча, которая перевернёт всю его жизнь, придаст ей любовь и смысл?
     Впрочем, сейчас, когда Пётр хмуро пробирался сквозь неприятно вяжущий утренний туман, это любопытство лишь едва, неким смутным эхом, огрызалось в его невыспавшейся душе. Он шёл какими-то смутными переулками, кругом мрачнели грязные заборы донельзя обветшавших заводов или складов. Не было даже тротуаров, приходилось идти прямо по сырой и глинистой проезжей части, по которой то и дело злобно проносились страшноватые громкие грузовики, лишь от чрезмерной спешки и лени, казалось, не задевающие Петра. Сытые волки, проносящиеся мимо перепуганного худосочного путника.
     Люди не просто не встречались Петру в этих смутных местах. Здешний воздух навязчиво дышал их отсутствием. Так, глядя в окно самолёта, как-то чувствуешь пустоту заоконного воздуха. И Петру ясно виделось, что люди не водились среди этих заборов и за много километров вокруг, а всем правили здесь скрытые за ними старые, злобные, полуразложившиеся машины, забавляющиеся заманиванием в ловушки случайных несчастных прохожих. А если и водился тут человек-другой, то такой, что Петра пронизывал озноб от одного лишь хвостика мысли о возможной встрече.
     Но всё же - ведь он шёл по лучу, по светлому лучу, ведущему в объятия чуда. И, значит, с ним ничего не случится, а если и случится, то кончится счастливо, то это чудо и будет.
     И Пётр брёл всё дальше, всё глубже заворачиваясь в мёртвый и гиблый постиндустриальный лабиринт, и брёл тем увереннее, чем больше понимал, что назад поворачивать давно уже поздно.
     Над лабиринтом нависала жуткая, плотная до осязаемости тишина, то и дело взрезаемая взрёвами грузовиков и ржавым механическим лаем уже не дальних собак. Давно проснулся день, но здесь просыпаться было некому. Здесь не было "кого", только зловещее "что" таило со всех сторон долго копившуюся и уже сочащуюся из переполненного резервуара угрозу.
     Из сгнивших полуоткрытых ворот в одном из изъеденных кариесом заборов бесшумно выступила шайка взъерошенных собак, напоминавших неровно вскрытые проржавевшие консервные банки. С глухим утробным рычанием они медленно, но решительно направились к Петру. Стараясь не выказать испуга, он продолжал мерно брести своим прямым мимоходным путём, как вдруг предводитель дворняг - противная рыжая псина, сплошь будто покрытая плесенью - злобно вспрыгнув, резко цапнула Петра в ногу и тут же отскочила. Мгновенно обернувшись (и удивившись невольной быстроте своей реакции), Пётр схватил валявшуюся под ногами пустую бутылку - и шайка тут же, по-привиденьи, скрылась за ржавчиной своих ворот. Пётр осмотрел бутылку. Откуда она здесь взялась? Пустая водочная бутылка, покрытая многолетним слоем нечеловеческой грязи… И именно здесь, именно сейчас… Пётр огляделся: нигде в пределах видимости больше бутылок не было, вокруг вообще ничего больше не валялось. Только разбитый асфальт, щедро неровно намазанный склизким глиняным желе.
     Внезапно Пётр осознал нестерпимый голод. А вместе с ним - невыносимое желание выпить чего-нибудь алкогольного. Но в этих местах было немыслимо что-либо найти, да и не в местах было дело - денег у Петра всё равно не было. Невероятная досада пронзила его с головы до ног. Весь исказившись от ярости, проорав что есть мочи грубое ругательство так, что, казалось, содрогнулись от крика все эти заборы и самый асфальт с глиняной налипью, Пётр что есть силы шмякнул бутылку оземь. Но ничего не произошло. А время спустя (а сколько его прошло в действительности?), он обнаружил, что стоит, обессиливший, посреди дороги, в окружении тех же заборов, уже поглощаемых сумерками, и его дрожащая рука, не в силах больше сжиматься, выпускает бутылку, и она тихо падает донышком на глиняную лепёшку, опускается на бок и так остаётся лежать - целая и невредимая под многолетним слоем нечеловеческой грязи…