Купреянова
Ипполита

    Ходят слухи, что мой папа ест маленьких девочек. Поэтому нам пришлось бросить бабушку и срочно из этого города убегать. А я здесь родилась. И бабушка утверждает, что папа ест не детей, а глупых тетей. Значит, мама испугалась. И почему он не съел до сих пор маму? Я знаю, почему. Могу сказать. Она совсем не глупая и совсем не тетя. Просто ей очень стыдно за папу. И мы едем в поезде. И поезд въезжает в тоннель. Из-за чего происходит такой грохот, что кажется, что наш вагон вот-вот развалится. И я засыпаю.

    Мне снится мой детский садик. И няня выстраивает нас в очередь. И появляется мой папа с ножиком, вилкой и салфеткой у подбородка. И говорит:
         - Сначала я съем тех, кто не выучил алфавит. А грамотных я оставлю на десерт. - И смотрит на меня виноватыми глазами. И будто говорит: "А ты, доченька, самая вкусная. Тебя я возьму в воскресенье в парк." И я просыпаюсь и бужу маму, узнать, какой сегодня день недели. И вспоминаю, что Пятница. Что в парк, значит, я не попаду, а про детей, конечно, все враки. И про теть тоже. А ВДРУГ ПАПА ЕСТ БАБУШЕК?

    И вот мы в новом городе. И нам надо идти на вокзал встречать бабушку. У нас в садике есть один мальчик, у которого за такие дела посадили в тюрьму сначала папу, а затем старшего братика. Будет грустно, если я тоже останусь совсем одна. Вот и бабушка. Она привезла семь или восемь чемоданов. Никак не может вспомнить, и все ругается на маму. А мне кажется и так много. И не понимаю: как она смогла погрузить в поезд столько, что мы теперь втроем не можем утащить? Хотя я не в счет. Свой маленький рюкзачок я забыла дома. Не подумала.
         - В этой дыре кроме вас еще кто-нибудь живет?

    Бабушка тоже заблуждается. Или это ей соседка Люся сказала. Потому что когда собирались мы с мамой, Люся уверяла меня, что мы едем в город-музей, а в музеях никто не живет. Но бывают ведь музеи, в которых живут мумии, такие забинтованные мертвецы. Фу. Это город совсем-совсем не такой. Здесь много живых людей, есть два магазина, киоск "Союзпечати", школа, Дом Культуры, много церквей и даже музей. Вот в нем-то точно никого нет, мы заглядывали. Хотя смотрительница (это такая тетя, которая следит, чтобы из комнат какие-нибудь маленькие девочки случайно не унесли с собой ЭКСПОНАТ. Иногда она кричит: "Пальцами не трогать!")... А я знаю, мечта моей бабушки устроиться продавщицей в киоск. Она могла бы тоже выучиться кричать: "Пальцами не трогать!" Иногда у нее такие штуки хорошо получаются. Я бы ходила к бабушке в музей, и она бы мне по секрету разрешала трогать экспонат. Не понимаю, как можно прожить жизнь и не разу его не потрогать. Хотя бы разочек! Но бабушка хочет в киоск. У нее СТАЖ.

    Вечером к нам в гости пришла художница Лена, новая мамина подруга в клетчатых брюках, вся из себя несчастная, в очках и с крысой в кармане. Красивая. После третьей рюмки она обычно принимается ДЕКЛАМИРОВАТЬ. А я тоже написала стихотворение. Вот оно:

    Лена сразу сказала, что у меня есть ТАЛАНТ. Но его нужно постоянно развивать. А мама, как ошпаренная, почему-то закричала на Лену: "Не надо ничего развивать! За талант жизнь бьет по голове." А Лена зачем-то добавила: "А-га. Пыльным мешком." А бабушка, выйдя из туалета, произнесла свою коронную фразу: "Пороху вы не нюхали, вот что." Про порох она вспоминала только в самых значительных случаях. Мне понравилось, как они все встрепенулись. Лена даже бутылку спрятала. Бабушка, конечно, заметила, но виду не подала. Она гордилась тем, что в юности была женою чекиста и вела себя, как Шерлок Холмс.

    Когда я пошла в школу, мама про мой талант вспомнила. Она гладила меня по голове и убеждала директора, что "девочка очень талантливая, очень одаренная, что ее стихи даже Лена переписала в свою тетрадку." Директор сказала: "Таланты мы поддерживаем." А я не удержалась и поправила: "Таланты нужно развивать." Директор внимательно посмотрела на меня, помолчала и как рявкнет: "Молодец!"

    Голос Любови Ивановны плавал между рядов, и я со страхом думала о том, что ничего не понимаю. Мальчик рядом нарисовал во всю страницу число: 11 января, и начал его разрисовывать звездочками не отрывая руки. Раньше я не догадывалась, что такое возможно. Вдруг Любовь Ивановна остановилась за моей спиной и застучала по моей тетрадке. На ее узловатом, как старая смородиновая ветка, пальце болтался, но никогда не соскальзывал, перстень с хрусталиком, в котором отражался и подпрыгивал весь наш класс, только вверх тормашками. Я сначала сидела как зачарованная, затем - как заколдованная, и все никак не могла понять, кого спрашивают и что нужно отвечать. А у моей мамы перстень с малахитовым камушком от сглаза. А в одном фильме таким же перстнем, как у Любовь Ивановны, ТЕХАССКИЕ ВЕДЬМЫ НАВОДИЛИ ЧАРЫ НА ГОРОД, а ночью разворовывали машины.
         - ...еще раз спрашиваю?!!
         - Это звездочки, - из последних сил сказала я.
         - А ты, Маша, не защищай этого олуха. Влюбилась, что ли? Звездочки будете рисовать на уроке Гражданской Обороны, когда подрастете. А на чистописании должна быть тетрадь в линейку и буквы, буквы, буквы, которые я пишу для вас на доске. А таланты свои оставляйте, пожалуйста, дома.
    "О-го, - подумала я, - у него тоже есть таланты? Интересно, он их развивает, или нет?"
         - А Ольга Петровна говорила, что таланты надо поддерживать.
         - Маша. Выйди вон. - В классе было тихо. За окном падал снег.

    Я пришла домой рано. Поела конфет, взяла бутерброды и включила телевизор, пока бабушка не вернулась из киоска. Шла программа "Молодые дарования". Это, значит, про меня. Сначала показывали, как гимнастка уронила обруч и ее все успокаивали, а затем я увидела очень смешного человечка, который вытаскивал из ушей публики теннисные шарики. Люди удивлялись. И я приняла решение во что бы то не стало стать клоуном. И я записалась в цирковой кружок.

    У Моисея Евсеича совсем нет бровей, зато есть две жены и четверо детей. Уборщица после наших занятий говорит, что "У Муси еще две жены в другом городе, а он бьет баклуши, чужих детей всякой дребедени научает, а по вечерам пьет." Это неправда. Он вечерами не пьет, а стоит с этюдником на дальнем мосту, смотрит на горизонт и который год уже пытается дорисовать один пейзаж. Я несколько раз проходила мимо и здоровалась. Когда же я спросила, почему на его картине ничего не меняется, он честно ответил:
         - Боюсь испортить.

    Я посоветовала Моисею Евсеичу пририсовать на пригорке лошадку. Ему очень понравилось мое предложение. Он долго неслышно смеялся, а затем воскликнул:
         - А что! Это идея! Это потрясающая идея! И лошадку, и коров, козу, домик, из трубы дым и-и-и... - он будто рукою вылавливал из воздуха слово...
         - Птиц, - подсказала я.
         - Точно. Страусов.
         - Зачем же страусов? Они в наших местах не водятся. Нужно чаек.

    После этого нашего диалога он меня единственную из всей нашей труппы пригласил на выступление в районный центр.

    Мне сшили купальник с блестками и бахромой, подарили туфли на каблуках и накрасили рот Лениной помадой. И у бабушки, и у мамы, и у Лены оказались в этот день неотложные дела. Но тети из Дома Культуры успокоили их тем, что меня будут транслировать по кабельному телевидению. Поехали я, Моисей Евсеич и некоторая администрация. Я буду жонглировать тремя апельсинами, которые были куплены бабушкой специально для моего выступления. Моисей Евсеич сказал, что шары когда-то были, да сплыли.
         - По реке? - спросила я, вспомнив, что он каждый вечер стоит на мосту.
         - По реке, - вздохнул он, - по той самой реке.
         - Зачем же вы их туда бросили? - мне нравилось говорить с ним на равных.
         - Красоты ради, девочка моя. Из-за нее, злодейки, все, все теряю.

    И я тотчас вообразила уплывающие по волнам разноцветные шары, много шаров: желтый, зеленый, красный, белый и фиолетовый.

    Когда мы приехали, Моисей Евсеич встретил своих старинных приятелей и меня все забыли. Я была в гримерках, в вестибюле с балюстрадами и отражающимися друг в друге зеркалами. Меня было много и видно со всех сторон. Я подкинула апельсин и сразу представила себя аплодирующей публикой. Я крикнула: "Браво!". Эха не было.

    Моисей Евсеич долго искал меня, изнервничался. Репетировать мы почти не успели, потому что программу без предупреждения изменили, и меня решили выпустить на сцену сразу перед какой-то местной звездой, а не наоборот, как я планировала. Моисей Евсеич только успел разогреть мне руки, перекрестил и прошептал:
         - Это дебют!

    Мне от волнения показалось, что он сказал что-то неприличное.

    ...Юпитеры били в глаза с такой силой, что я не видела ни зала, ни апельсинов. Приходилось щуриться. На фотографиях это очень портит лицо. А я в спешке даже не посмотрела, где установили телекамеры и не знала, в какую сторону улыбаться и широко раскрывать глаза. Но так устроено для большей естественности артистов.

    Аплодисменты были хилые, но в ушах отчего-то так гудело, будто весь мир взорвался тысячью хлопающих ладошек. Моисей Евсеич назвал это "небесная овация".
         - У тебя тонких слух, девочка, - сказал после выступления Моисей Евсеич. Что он имел в виду, я так и забыла уточнить. Да, у меня тонкий слух.

    Домой мы ехали долго. Автобус трижды ломался. Шофер сказал, это снег во всем виноват. Он еще кое-что сказал, но увидев нас, почему-то извинился. А наша уборщица в ДК только такими словами и выражается, особенно перед непогодой. Моисей Евсеич утверждает, что понимает ее лучше барометра.

    Снег был белый-белый, бескрайний, отливающий такой синевой, будто во всех его искрящихся кристалликах отражается небо. Я выглядела усталой и измученной и решила чуть-чуть вздремнуть. На переднем сидении Моисей Евсеич со своим знакомым весело обсуждали какую-то урюпину, у которой красивая одинокая мама, просторная квартира в самом центре города и много свободного времени. У нас тоже квартира в самом центре города, подумала я, засыпая. Пиво они пили через трубочки для сока.
         - Как эстеты, - сказал Моисей Евсеич.
         - Зато зубы целее будут, - поддакнул знакомый. Немного подумал и спросил:
         - Где же ты таких звезд находишь? Одна бездарней другой. И чем меньше таланта, тем больше амбиций.

    А я как закричу:
         - Есть у меня талант! Много таланта! А ваших амбиций... Я даже не знаю, что это такое. - а они меня будто и не видят, и не слышат, и этот человек как ни в чем не бывало продолжает:
         - Неужели тебя жизнь до сих пор ничему не научила? Мало тебе своих, ты еще чужих на шею сажаешь.

    А Моисей Евсеич вместо ответа вынул изо рта теннисный шарик, затем мой апельсин, затем фиолетовый шар, который он давным-давно выкинул в речку. Шар раскрылся фантастическим цветком, каких я раньше никогда не видела, из цветка выскочила крыса, встала на задние лапки, щелкнула автоматическим зонтиком и сразу пошел дождь. Я проснулась. В окно задувало. Мы въезжали в город.
         - Где мои апельсины? - спросила я. Этот знакомый Моисея Евсеича, улыбнувшись, сказал:
         - А реквизит мы после вашего триумфа списали.
         - Очень умно, - сказала я. - Один апельсин для бабушки, другой апельсин для мамы, а третий для меня.
         - А я думал... - Но Моисей Евсеич его быстро перебил:
         - Индюк тоже думал. Апельсины, девочка моя, я верну тебе в студии. - И он попросил водителя остановить автобус у рынка, и в Дом Культуры пошел пешком.

    Дома мне было грустно и совсем не хотелось рассказывать о выступлении. Мама деликатно молчала, а бабушка все приставала с туфлями - жали они мне или нет, и не натерли ли они мне пятки. Бабушка сказала:
        - Как бы каблуки не отвалились.
    А мама сказала:
        - Надо бы Моисею Евсеичу подарок сделать.
    А бабушка сказала:
        - Он за свою самодеятельность государственную зарплату получает.
    А мама сказала:
        - Ну и что.
    А бабушка сказала:
         - У него четыре жены.
    А мама сказала:
        - Ну и что.
    А бабушка сказала:
         - Десяток детей и бутылка коньяка в кармане.
    А мама махнула рукой и пошла стирать белье.
    А бабушка ей вслед закричала:
         - И что ты хочешь этому еврею подарить?
    И, так как ответа не было, ответ бабушка придумала сама:
         - Жиды везде урвать успеют.

    И вот я снова иду в Дом Культуры, несу чашку и блюдце из бабушкиного буфета. На них держится еще запах корвалола. Фарфор дореволюционный, вот-вот рассыпется, нести нужно бережно. Я иду будто дама на показе мод и на меня все оглядываются.
        - Что такая праздничная? - спрашивает уборщица.
        - Да так, - отвечаю и иду по коридору направо.

    Они ссорились. Моисей Евсеич кричал, как я никогда не слышала:
         - А твое какое дело, на кого я убиваю свои лучшие годы? - а тот второй кричал еще громче:
         - Да у этой твоей урюпины таланта ни на грош! Ни на вот столечко!! Всю кровь из тебя высосет, а в ответ получишь вот! вот! Фигу на постном масле!

    И я вспомнила сон. И я без стука ворвалась к ним. И тоже закричала, закричала громче их обоих:
         - Есть! Есть у меня талант! Больше всех! - как в том сне. А этот знакомый не унимается, спорит:
        - С чего ты взяла?
    Я:
         - И мама вам подтвердит. И Лена. И директор школы. И любовь Ивановна!
    Моисей Евсеич, как-то безвольно махнув рукой, тяжело вздохнул и сказал:
        - А. Что они в этом понимают.
        - А вы... а вы... а вы?
        - А мы, Машенька, еще худшие бездари. А ты наша надежда. Только ругаемся мы не из-за тебя.
        - А в автобусе?

    Они переглянулись. Дядька взял реквизитную шпагу и медленно повел ею по собственному горлу. "Ну вот, - подумала я, - начинается." Поставила на ближайший столик подарок (неужели треснул?), пулей вылетела из комнаты и сломя голову понеслась на улицу. На улице остановилась. Огляделась. Отдышалась. Пошла по одной дороге. Погони нет. Пошла по другой дороге. Погони нет. Пошла по третьей дороге. Свернула на тропинку. Вышла к мостику. И снова пошла по дороге! И вдруг вспомнила, что сегодня воскресенье, что надо гулять. Надо бегать и "дышать свежим воздухом". И я свернула в поле и пошла по лыжне. Небо было серым. И горизонт казался совсем близко. И очень хотелось добраться до него. И я шла и шла. И наст иногда обламывался и я проваливалась больше, чем по колено. Но я шла, шла не разбирая пути, шла по зарослям сухостоя, укрытым сугробами, затем по кустарникам, затем по невысоким елкам, а затем я шла прямо по хрупким верхушкам берез. У кладбища я вновь перешла на хорошо утоптанную тропинку и решила поворачивать домой. Я вдоволь нагулялась! У заводского забора за мной увязались две незнакомые девочки. Они шли по пятам на определенном расстоянии. Когда останавливалась я , останавливались и они, когда я прибавляла шагу, они делали точь-в-точь то же самое и все время шептались, шептались обо мне и звонко смеялись надо мной. Когда я оборачивалась, они переглядывались и хихикали тихо. Мне это безобразие сильно надоело. Я подняла ком снега и слепила снежок величиной с апельсин. После птицефабрики, на повороте к городу, я остановилась. Я подождала, когда дурочки затихнут, резко развернулась и как кину в них снежок! Но оказалось, что меня преследовали две феи: снежок на полпути рассыпался и заискрился миллионом острых снежинок. Феи вновь залились звонким и немножечко обидным смехом. Я чуть не плакала. Чуть не плакала от того, что с волшебницами всегда так: ни приблизиться нельзя, ни удалиться, ни разузнать, над чем они смеются. Тогда я крикнула им:
        - Да, я буду самым замечательным клоуном! Как Джульетта Мазина! Или еще лучше!

    И побежала домой. Жаль только, что я никогда не видела фильм "Дорога". Мама говорит, что я все равно ничего бы не поняла. Неправда. Я многое понимаю. Я даже понимаю, почему мы сбежали от папы. Никаких детишек никто никогда не ест, если только сектанты в Кидекшанском лесу. Это жизнь ест.

    Бабушка пекла блины. Мама ушла к Лене, потому что у той было СУИЦИДАЛЬНОЕ настроение. Я без разрешения включила телек. Бабушка из кухни крикнула:
        - Сделай погромче!

    Начиналась наша любимая передача "Пока все дома". Рок-звезда с густыми вьющимися до колен волосами учил зрителей делать ОРИГАМИ. Мне понравилось и захотелось сделать бумажный шар. Бабушка принесла блины и сказала:
        - Что-то щеки у тебя подозрительные.
         - Нормальные щеки, - сказала я, - мои.
         - Сильно красные, - сказала бабушка и потрогала ладонью мой лоб. Затем потрогала его губами. Затем закатала рукав и потрогала мой лоб обратной стороной руки. - У тебя температура, - сказала бабушка и принесла мед. Мы ели блины с медом и запоминали, как делать оригами. У ведущего лучше всего получались лошадки. Когда вернулась мама и меня уложили в кровать, я сочинила стихотворение: